125 rus

планету. Но теперь мой путь пролегал не по воздуху, а по воде. На большом корабле. Я

купил билет в Ниигату, в Японию. На родину Миры. В ближайший к Владивостоку

японский порт. Лето подходило к концу. Говорят, что лучшее время в Приморье – это

август и сентябрь. В смысле погоды и общего прогулочного настроения. Август – да,

соглашусь на все сто. Сентябрь, увы, я здесь не застану. В сентябре я планирую лицезреть

гору Фудзи. Мне снилось, как дети хлопали в ладоши и приговаривали: «Фудзи-яма,

Фудзи-сан». Мне многое снилось. Гора Фудзи, она выше сопки Орлиное гнездо. Выше

Халазы. На то она и гора, а не сопка. Мы с Аней карабкались на сопки. Много раз, по

всему городу.

Я хотел бы остаться во Владивостоке, но не могу. Из-за отца я должен бежать дальше

на восток. Из-за Ани я должен придумывать себе развлечения сам. Свалить в Японию

означает убить двух зайцев сразу. А по весне вновь зацветет сакура.

Я дезертировал. Я спасался бегством. И гигантский Город-Осьминог не мог меня

схватить и вернуть на место.

В последний день августа, ранним утром, я выехал из Владивостока в Находку.

Заправил полный бак. Рассчитался за номер. Попрощался с гостиницей, чьи окна

смотрели на Амурский залив. Попрощался с фуникулером и фортами, с Муравьевым-

Амурским, Невельским, Чуркиным, Эгершельдом и другими. С подводной лодкой С-56. С

Осипом Мандельштамом на Второй речке. С двумя каменными стенами, морской и

таежной, на выезде из города.

Слева от меня, на пассажирском сидении, лежал распечатанный «Словарь китайских

топонимов на Дальнем Востоке». Сзади – мои нехитрые пожитки. Неиссякаемые, к

счастью, кредитки в бумажнике. Паспорт, водительские права и путевка в Японию – в

кармане плаща.

* * *

Onegin goes to Niigata.

* * *

Пересек Артем. Самолеты бесконечно взмывали в небо или шли на посадку.

Воздушные ворота. Всегда боролся с пудовым комком в горле, когда вспоминал

иллюстрацию к потертой карте Приморья. Ту самую, где самолетик и глобус венчает

добродушное: «Приглашаем посетить наш край!» Вот, даже сейчас накатывает…

Это я называю плакать, глядя на облака.

* * *

ТЭЦ на выезде из Артема махала мне ажурным дымом исполинских труб. Ворох чужих

воспоминаний, Аниных, конечно же, навалился на меня. Как мы вдруг с папой решили

заехать к дедушке на работу, не к тому дедушке, маминому отцу, который был летчиком,

а к другому, он работал энергетиком на этой ТЭЦ. И приезжаем – а он траву косит! Решил

в обеденный перерыв прогуляться. Мы так веселились!

«…Как-то раз мы собирались во Владивосток, в центр поехать по магазинам. Мне

было лет пять, или около того. У мамочки была золотая помада. Я попросила ее дать

мне помаду, а мама почему-то отказалась и стала поторапливать меня в машину. Я так

обиделась, ревела и кричала, страшная истерика! Мама с папой ничего не могли

поделать, в итоге мне дали-таки злополучную помаду и поездка не сорвалась. А я думала,

был бы у меня старший брат, мигом бы решил всю ситуацию. В мою пользу, разумеется.

Но тебя не было, Андрей, тебя, о черт, никогда нифига нигде не было...»

Я разогнался до ста сорока. Дорога была изумительная. Моя личная взлетная полоса.

Правая рука лежала на открытом окне, хорошо поджаренная за эти месяцы «шоферским

загаром». Я гнал и гнал, и день загорался.

Пересек Партизанск, он же Сучан до 1972 года и кампании по ликвидации китайских

названий. Уголь был главной артерией города во времена СССР, сейчас уже все не так,

обогатительная фабрика давно закрыта, шахты тоже. Сколько жизней окончило свой путь

в штольнях сучанских шахт. Под землей, должно быть, так тесно…

Чем восточнее, тем круче трасса уходила в сопки. Поверьте, на одном подъеме облака

касались крыши моего микроавтобуса! Я ехал вдоль побережья. Здесь вообще трудно

ехать не вдоль побережья. Я ехал со скоростью сто пятьдесят пять километров в час на

заоблачных высотах.

Если после смерти что-то нас ожидает, то, бесспорно, это Аня с неба позаботилась о

том, чтобы моя последняя поездка по этому благословенному краю была такой

упоительно-солнечной,

бирюзово-морской,

сверхскоростной,

неимоверно-

высоковершинной и гладкоасфальтной.

Я вновь покидал едва ставший привычным мир, только-только распогодившуюся на