1795

— Способный паренек. Ему бы еще поучиться — цены бы не было. Наше-то мастерство не для каждого, это понимать надо. Руки сильные, аккуратный, сто раз подумает, прежде чем молот поднимет. Ни одной заготовки не испортил — это, скажу я вам, редкий случай. Когда сам ходил в подмастерьях, было такое посвящение: парни постарше нассут полную миску мочи, башку тебе обреют наголо и нагнут. Жжет, я вам скажу… не столько череп, сколько душу. Альбрехту предстояла та же проба… а может, и нет, он все же чужак. Откуда-то с юга, из немцев, что ли… С письмом пришли, он и его кузен. Вроде бы они мне родственники, кто их разберет. Седьмая вода на киселе. Я его взял в подмастерья, а Вильгельма поставил на меха. Тот-то пожиже будет, пусть сил набирается.

— А почему вы сказали «еретики»?

— Гернгутеры, так, что ли, их называют. Оба два. Я сразу заметил: на службы не ходят, но плохого не скажу, молятся исправно, разве что на чужом языке. Да мне-то что? Тихие, мирные, и руки хорошие, и башка — такие на деревьях не растут. И нужно-то им всего — тарелка каши да крыша над головой.

— Альбрехт, вы сказали, тот, что покрепче? А Вильгельм постройнее, и волосы темные, но похожи, как братья?

— Можно и так сказать. В пятницу на работу не явились. Думал, проспали, пошел в их каморку, а там никого. И все. Черт их знает, куда подевались. Сам уголь таскал, сам горн разжигал, сам себе и мастер, и подмастерье. У вас они, что ли? Натворили чего?

Последний вопрос вывел Эмиля Винге из задумчивости.

— А? Нет… ничего. Ищите новых, эти не вернутся.

Кузнец хотел было задать вопрос, но прочитал что-то во взгляде Винге и решил воздержаться.

Оба встали. Кузнец в сердцах треснул кулаком по рукоятке мехов.

— Это мне в наказание. Нечего еретикам дозволять дары Божьи ковать.

— Что — в наказание?

— Ясное дело что. Мир. — Он взялся за рукоятку мехов и, больше не обращая внимания на посетителя, начал напевать:

Не видел север лучше короля,

Не только север — вся земля…

Винге закрыл за собой калитку.

6

За долгие недели жары Кардель успел забыть, что потолок в его комнате протекает, а с сыростью приходит и холод. Дни и ночи сменяют друг друга, судороги становятся не такими свирепыми, и перерывы между ними все длиннее.

Кому-кому, как не ему, знать, как приходить в себя после тяжелых потрясений. Как можно больше спать, а когда просыпаешься, ни о чем не думать. Заставить мозги и тело погрузиться в оцепенение, смотреть в одну точку и постараться отбросить привычку искать причины и следствия. Бывает, такая привычка помогает сохранить жизнь, но не сейчас. Сейчас надо поставить на якорь многомачтовый корабль рассудка, дать парусам обвиснуть, отдаться качке и не двигаться с места. Он спит без снов, храпит, как вол на бойне после смертельного удара молотом, и болезнь постепенно покидает тело.

Как только немного окреп, вышел на площадку и притаился. Дождался соседского мальчишку, ухватил за шиворот и приказал бежать в трактир на углу. Пообещал неслыханные богатства, если тот будет приносить ему еду трижды в день.

Кардель ест так, будто его не кормили по меньшей мере месяц. Жадно, не разбирая вкуса — горькую селедку, пересоленную свинину, все подряд, и осыпает благодарностями подростка, когда тот, сгибаясь под тяжестью, появляется в дверях с полубочонком пива.

Теперь нет никакой необходимости отключать сознание от внешнего мира. В одиночестве он вспоминает свою жизнь — и с горечью убеждается, что нормальными в ней можно считать только короткие промежутки между драками. Все случалось — противники послабее, равные, заведомо сильнее. Но что произошло с Петтерссоном? Он пытается восстановить бой — шаг за шагом, отступление за отступлением, выпад за выпадом — и постоянно приходит к одному и тому же выводу. Противник был сильнее, проворнее, ничуть не менее, а возможно, и более опытен в драке, чем он сам. Почему же остался в живых он, Кардель, а не Петтерссон? Как ему удалось победить? Его и раньше посещала эта мысль, но смутно, теперь же он ни о чем другом думать не может. В этом есть какая-то несправедливость, а вот какая именно — определить невозможно, и эта загадка не дает покоя.

На дворе уже осень. Он постепенно учится ходить. Пять шагов по комнате. Потом десять: пять в одну сторону, пять обратно. Передышка. Придумал считать щели между досками: каждый раз хотя бы на одну, но больше. Попробовал поднять стул. Раз, другой, третий. Десятый, пятнадцатый. Потом стол — не с первого раза, но поднял. Дошла очередь до лестницы. Вниз, короткая передышка, подъем. Вниз, передышка, подъем — пока не загорится в гортани. Обошел вокруг квартала. Дня через три добрался до Железной площади, дождался девчушек-корзинщиц: помогите. Ищу Лотту Эрику, приемную дочь покойного Франца Грю в приходе Магдалена.