В апреля 1852 года Михаил Сергеевич был возведён в княжеское Российской империи достоинство с титулом светлости. Прослужив ещё два с половиной года, он подал в отставку, которая была принята. За плечами удачливого военачальника и талантливого администратора осталось 53 года беспорочной службы царю и Отечеству, а потому при коронации императора Александра II Воронцов был пожалован в генерал-фельдмаршалы. Это случилось за восемь месяцев до его кончины.
Похоронили Михаила Семёновича в кафедральном Преображенском соборе Одессы. На могильной плите было высечено: «Люди с властью и богатством должны жить так, чтобы другие прощали им эту власть и богатство». В своём многотрудном бытие Воронцов старался руководствоваться этой мыслью. И не безуспешно.
В 1936 году могила героя Отечественной войны была осквернена. Позднее прах Воронцова перезахоронили на кладбище посёлка Слободка-Романовка. Не повезло Михаилу Семёновичу и с памятью потомков: долгие годы его знали в основном по эпиграммам А. С. Пушкина.
А. И. Тургенев был в это время директором Департамента духовных дел иностранных исповеданий, и Воронцов не мог отказать в его просьбе, обещал пригреть поэта, чтобы «спасти его нравственность и дать его таланту досуг и силу развиться».
И. Н. Инзов, благодетель поэта, неохотно расстался с ним. Одному из своих сотрудников сказал: «А с Воронцовым, право, несдобровать ему».
Первая встреча поэта и воина произошла около 21 июля 1823 года. Михаил Семёнович принял Пушкина очень ласково, и он стал частым посетителем дома генерал-губернатора, пользовался его библиотекой (и весьма активно): переписал секретные записки императрицы Екатерины II — два переплетённых тома, то есть корпел над ними продолжительное время, проявив завидные терпение и усидчивость.
Воспитанный в Англии Воронцов своими привычками и вкусами напоминал больше британского лорда, чем русского генерала, так и воспринимали его современники: «В графе М. С. Воронцове была вся английская складка, и так же он сквозь зубы говорил, так же был сдержан и безукоризнен во внешних приёмах своих, так же горд, холоден и властителен пред своими подчинёнными, как любой из сыновей аристократической Британии. Наружность Воронцова поражала своим истинно барским изяществом. Высокий, сухой, замечательно благородные черты, словно отточенные резцом, взгляд необыкновенно спокойный, тонкие длинные губы с этою вечно игравшею на них ласково-коварною улыбкою.
Чем ненавистнее был ему человек, тем приветливее обходился он с ним; чем глубже вырывалась им яма, в которую собирался он пихнуть своего недоброхота, тем дружелюбнее жал он его руку в своей. Тонко рассчитанный и издалека заготовляемый удар падал всегда на голову жертвы в ту минуту, когда она менее всего ожидала такового» (22, 207).
Воронцов привлёк в Одессу множество знатных особ, желавших служить при нём. Он еженедельно принимал гостей в роскошных залах своего дворца и жил так, как и не снилось многим мелким германским князькам. Чиновники, служившие при Воронцове, была люди отборные, все хорошо воспитанные. Помещики приезжали в Одессу, наслышавшись о том, что в городе круглый год праздник. Одесса удивляла многочисленных иностранцев своей деловой и культурной активностью. Пушкин писал брату Льву: «Я опять в Одессе и всё ещё не могу привыкнуть к европейскому образу жизни».
Не смог он привыкнуть и к стилю руководства своего нового начальника. Воронцов был хорошим администратором и за короткое время многое сделал для Одессы. Был строг в отношении подчинённых ему гражданских и военных лиц. Наблюдая за более чем прохладным отношением Пушкина к службе, пытался приобщить его к оной. Раз обратился к Ф. Ф. Вигелю, одному из своих чиновников:
— Вы, кажется, любите Пушкина. Не можете ли вы склонить его заняться чем-нибудь путным под руководством вашим?
— Помилуйте, такие люди умеют быть только что великими поэтами, — ответил Филипп Филиппович.