1918 год

Команда телефонистов почти целиком состояла из гимназистов шестого-седьмого класса. Я подобрал туда толковых, расторопных ребят, которым можно было смело доверить аппараты и катушки с проводом, знал, что в опасную минуту приказаний не переврут и приборов не бросят. Если и страшно будет, все-таки самолюбие не позволит впадать в панику на глазах у одноклассников. Да и что потом гимназистки скажут… Как раз такие маленькие соображения играли очень большую роль на Гражданской войне, поскольку речь идет об учащихся. Начальнику оставалось старательно наблюдать и уметь использовать молодые самолюбия.

В то же время в телефонисты я обыкновенно назначал тех, у кого не было ни любви, ни привычки к лошадям. В этом отношении интеллигентная молодежь делилась на три категории. Некоторым – очень немногим – можно было поручить пару лошадей. Вообще должность ездового не для вольноопределяющихся. У очень многих, вероятно у большинства, хватало сил и терпения ухаживать за одной. И это нелегко – особенно в походе и в зимнее время. Была, наконец, и в артиллерии, и всюду категория добровольцев, хороших солдат, но никаких кавалеристов. Если у гимназиста или студента нет любви к лошадям, в условиях Гражданской войны все равно силой не заставить как следует ухаживать. Дело не столько умения, сколько охоты.

Наши телефонисты в конники не годились. Во время походов ездили на подводах. Зато своим электротехническим делом занимались рьяно. Некоторые отлично изучили аппарат. Разбивали линии быстро и толково. Несложная вещь, но навык нужен немалый, чтобы получилось хорошо. Иногда только случались осложнения с проводкой линий по городу. Приходилось лазить на телефонные столбы, пользуясь специальными крючьями. Некоторым из гимназистов эта работа нравилась. Оригинально. Один заявил мне, что просит освободить его от проводки, так как «не желает изображать на потеху публике обезьяну». Пришлось протестанта за такой доклад поставить под шашку. Товарищи подняли его на смех за «несознательность», и дело уладилось.

В команде телефонистов один только «козак» был совершенно безнадежный. Молодой студент-юрист Киевского университета, писавший футуристические стихи неудобопонятного содержания. Худенький, сутулившийся человечек с аккуратно расчесанным пробором посреди головы и тонкими утомленными чертами лица.

Один футуристический поэт был и в нашем выпуске Михайловского училища. На лубенского студента, правда, непохожий – высокий, стройный. Явился в училище в чудесно сшитом английской материи костюме и шелковых прозрачных носочках со стрелками. На первых порах уверял, что идеал мужчины – быть как можно более женственным. Через два месяца – загорелый, подтянутый, в тех сапогах, о которых пелось:

– Сапоги казенной кожи не боятся Н₂

О.

Футуристический поэт исправно прыгал через кобылу, вольтижировал и совсем забыл о женственности. Кончил, насколько помню, портупей-юнкером.

Телефонист-лубенец военной обработке не поддавался. Усердия было немало, результатов никаких. Лихая гайдамацкая папаха с красным шлыком и золотым «дармовисом» (кистью) сидела на нем прекрасно. Поворачивался неизменно через левое плечо. Даже с аппаратом не мог совладать. На занятия являлся часа через полтора после начала. Объяснение всегда одно и то же – накануне долго читал и проспал. Когда попали под огонь, не трусил, но вместо работы наблюдал, что делается кругом. В конце концов футуристу пришлось подать рапорт об уходе.

Шульгин хорошо сказал о том, что среди добровольцев были «почти святые» и «почти бандиты». В моей памяти галицийский мальчик Кузьма Кардаш – один из почти святых.