1918 год

К полудню стало известно, что германцы наконец разоружили сечевых стрельцов. Опасности больше не было. Я с удовольствием подумал о том, что ночью можно будет снять сапоги. Перед обедом появился Сахно-Устимович. Вынул из портфеля «державную монету». На этот раз адъютант гетмана не торопился. Гулял со мной по залу и разговаривал: «…пристроим, а потом, когда гетман восстановит на острове Хортице Запорожскую Сечь… И артиллерия будет – вот туда вас и назначим…»

Во второе утро Гетманской державы все казалось возможным. Мне только не хотелось ехать на остров Хортицу. И сразу мелькнула мысль: «Через сто лет-таки попадем в оперетку…» Ответил уклончиво. Во всяком случае, пока вернусь в Лубны. Повторил Сахно-Устимовичу план, который развивал накануне в квартире его брата. Гетману нужно иметь в Киеве надежную и сложившуюся часть. Здесь ее еще надо формировать, а в Лубнах такая уже есть. Надо перевезти лубенский Куринь в Киев и постепенно развернуть его в крупное соединение, пополняя местными надежными людьми. В частности, наш артиллерийский взвод можно превратить в батарею в течение нескольких дней. Адъютанту гетмана моя мысль понравилась. Сказал, что обязательно этим займется[212].

Обедать нас посменно отпускали в город. Мы, лубенцы, компанией отправились в один из больших ресторанов на Крещатике. За здоровье гетмана выпили ситро[213] – на вино нашей «державной монеты» не хватило бы. Вечером я получил приказание отправиться с тремя юнкерами в гостиницу Гладынюка и арестовать там товарища министра «справ морских» г. Мшанецкого, причем мне представилось право произвести обыск и выемку документов. Ордер был подписан начальником «военного отряда», полковником князем Оболенским. Инициатива этого ареста исходила от нас, лубенцев. Хотелось хоть на несколько дней посадить в тюрьму члена анкетно-следственной комиссии, собиравшейся разогнать Куринь. Юнкера Павлович и Войцеховский сами попросились в наряд. Им нравилась перспектива провести по киевским улицам под конвоем придирчивого и нелюбимого учителя, от которого, говорят, много натерпелись в гимназии.

На улицах та же картина, что и накануне, 30 апреля, только публики на тротуарах еще больше. По-прежнему на гетманцев смотрят с любопытством, и только.

В вестибюле гостиницы оставляю одного юнкера с винтовкой. Приказываю никого не выпускать. Сам, с остальными двумя, в сопровождении лакея быстро иду наверх. Стучим в номер Мшанецкого. Юнкера берут винтовки наизготовку. Товарищ министра, наверное, не бросит в нас бомбы, но это уже так, для большего впечатления… Все мы не так давно кончили гимназию. Отворяет горничная с тряпкой в руках. Вскрикивает, бледнеет, мы ее успокаиваем:

– Где господин Мшанецкий?

– Полчаса тому назад уехали на вокзал…

Юнкера бранятся. Успел-таки удрать. Обыскивать и вынимать нечего. Предлагают взять автомобиль и ехать вдогонку, но я решаю, что не стоит. Все равно либо уже уехал, либо не найдем. Возвращаемся в вестибюль. У дверей с обеих сторон очередь, и в ней вместе с штатскими терпеливо ждут германские офицеры. Извиняюсь перед ними за несообразительность юнкера. Войцеховский о чем-то спорит с офицером в украинской форме. Иду туда.

– В чем дело?

Оказывается, молодой подполковник недоволен тем, что мы между собой говорим по-русски. В корректной форме начинает жаловаться на вмешательство русских в украинские дела. Спрашивает, что мы тут делаем. Войцеховский теребит пенсне. По лицу вижу, что готов взорваться. Показываю подполковнику ордер об аресте Мшанецкого.

– Вот вы пришли арестовывать украинского деятеля… По какому, собственно, праву? Вы даже по-украински говорить не умеете. Кто вы такой? Как вы сами считаете?

– Русский офицер украинской службы, господин подполковник.

– Такую концепцию я понимаю… Но вообще весь этот переворот устроили русские. Сегодня один из гетманцев заявил мне: теперь никакой Украины нет, а есть Малороссия… Имейте в виду, никто из украинцев не примирится с тем, что в их стране хозяйничают русские.

Разговор шел в мирных тонах, но юнкера потом злились:

– Его бы арестовать следовало. Явно против гетмана.

За самовольный apecт мне бы во дворце влетело, да всех ведь и не арестуешь. Места не хватит…

В тронном зале настроение приподнятое. По чьему-то приказанию в соседнюю комнату вкатили бочку кахетинского. Кажется, из подвалов дворца. Отличное вино. Выпили по котелку, улеглись на диван, сняв на этот раз сапоги. Перед тем как заснуть, спрашиваю соседа, киевского офицера.

– Как вы думаете, какой теперь будет флаг?

– По-моему, бело-сине-красный. Какой же больше…

Опять разбудили… Голоса полупьяные. Поют, кричат.

– Господа, за здоровье гетмана, ура-а-а!

– К черту украинскую лавочку!.. За будущего русского царя… ура-а!

Несколько человек затягивают «Боже, Царя храни».

– Господа офицеры, пойдем на улицу… Там споем…

Наделают они дел. Мне очень хочется спать, но нечего делать, приходится натянуть сапоги. Вместе с другими принимаюсь уговаривать. Какой-то вольноопределяющийся заплетающимся языком ораторствует:

– Я монархист… умру монархистом… и никаких гетманов не желаю.