1918 год

В Киеве в 1918 г. существовала масонская ложа «Нарцисс», входившая в состав «Великого Востока». Заседания ложи в последние месяцы гетманства происходили на квартире лица, от которого данные сведения исходят. Гетман Скоропадский состоял членом ложи и неоднократно участвовал в собраниях. Приезжал вместе с адъютантом в закрытом автомобиле. Осенью 1918 г. состоялось посвящение Скоропадского в следующую степень или «товарища», или «мастера». В какую именно – мой информатор не помнит. В его памяти остались также расхождения между украинскими и русскими членами «Нарцисса» по национальному вопросу. Гетман защищал украинскую позицию. Однако, уходя, он сказал в передней, что произнес свою речь, исходя из существующей политической обстановки, но, если она изменится, он, Скоропадский, первый готов передать власть императору.

В конце концов было решено разделиться на две ложи – украинскую и русскую.

Одним из мастеров ложи состоял небезызвестный Маркотун. Кроме того, в нее входили: г. Брюхатов, Анохин, кавалерийский офицер Борис Данковский и другие лица.

Соблюдался весь масонский ритуал, шпаги, перчатки, черная материя с черепами по стенам. Сведения эти могут показаться маловероятными, но, повторяю, за достоверность их я ручаюсь. Был ли генерал Скоропадский масоном до избрания гетманом, мой информатор не знает, предполагает, однако, что был, так как иначе трудно объяснить посвящение в следующую степень через очень короткий промежуток времени. Это не соответствовало обычаям «Нарцисса».

Было бы, мне кажется, интересным выяснить впоследствии: участвовали ли киевские масоны в подготовке переворота. Мне лишь известно, что «ученики» ничего не знали о том, что он готовится. Не исключена, однако, возможность, что, по крайней мере, «мастера» принимали участие в организации киевского действа 29 апреля 1918 г.

Глава XV

В Лубнах установление гетманской власти прошло без всяких инцидентов. Внешне переворот был отмечен лишь арестом начальника милиции. Генерал Литовцев приказал мне взять трех юнкеров и отправиться в здание, которое последовательно занимали менявшиеся власти. Как я узнал впоследствии, атаман возложил это не слишком приятное поручение на артиллеристов, так как был уверен, что ни юнкера, ни я не допустим «эксцессов». Через несколько дней начальника милиции освободили.

Большая часть городской интеллигенции, в том числе и украинцы, кроме левых самостийников, торговцы, военные, учащиеся, все почти «русофилы», за исключением социалистов, встретили переворот с искренней радостью. Всюду, в Курине, в общественных местах, в частных домах, в первые дни чувствовался большой подъем. Безразлично отнеслись к установлению гетманства те немногочисленные в Лубнах русские круги, которые отвергали украинскую государственность, даже «на время» и даже с русским свитским генералом во главе. Там чувствовалось даже известное озлобление против гетманства. Пока «изменой» занимались социалисты, это было в порядке вещей. Генерал-адъютант Скоропадский, с русскими гвардейцами, Генеральным штабом, сенаторами-профессорами, полицейскими, устрояющий украинское государство, вызывал, насколько я мог судить, более враждебное чувство, чем Центральная Рада с ее галицийскими стрельцами и с синежупанниками. Повторяю, однако, что людей, смотревших таким образом на вещи, в Лубнах было чрезвычайно мало.

Гораздо сильнее чувствовалась украинская оппозиция – и национальная, и социальная. О большевизированных фронтовиках, горожанах и селянах и говорить не приходится. При Центральной Раде власти в деревне почти не чувствовалось. С установлением гетманства «начальство пришло»[214]. Лично я уверен в том, что недовольство гетманской властью, поскольку речь идет о деревне, было в значительной мере недовольством властью вообще.

Украинская оппозиция гетману в первые же дни после переворота отозвалась и на составе нашего Куриня.

До киевского переворота в Курине, несмотря на очень пестрый его состав, было нечто объединяющее – ненависть к большевикам. Одни думали так, другие – иначе, но все находили возможным служить вместе. Гетманский переворот заставил уйти сторонников революционной власти. Офицеры из сельских учителей, часть семинаристов, кое-кто из крестьян решили, что власть перешла к «русским панам» и им больше делать в Курине нечего. Каждый день генералу стали подавать рапорты об исключении из списков. Козаки конной сотни жестоко избили двух семинаристов, явившихся в казарму агитировать за восстановление Центральной Рады.

Однако численный состав Куриня не уменьшился. Наряду с отливом шел прилив. Начали усиленно записываться сыновья хлеборобов, главным образом молодые 17–20-летние хлопцы. Наш отряд принимал все более и более классовый характер. Противники новой власти в селах тоже не оставались пассивными. Назревало столкновение.