1918 год

Часов в семь все было готово. Брали с собой только орудия и запас снарядов на подводах. Пулеметная команда тоже не закончила формирования. В экспедицию шел один взвод. Зато конная сотня и три пеших – полностью. Перед гимназией пестрели голубые шлыки пехотинцев, желтые – конников и наши красные – артиллерийские. Подошли германцы. Взвод пехоты в походной форме с двумя пулеметами и взвод десятисантиметровых гаубиц под командой обер-лейтенанта Артопеуса. В этот день я впервые встретился с ним и с его младшими офицерами. – лейтенантом Визеке, сыном сигарного фабриканта из Гамбурга, и еще одним лейтенантом, фамилию которого забыл, хотя впоследствии мы были очень дружны. Буду называть его лейтенантом X.

Послышалась русская команда «по местам!», потом по-украински: «Куринь, в струнку!» – и немецкая «Gewehr!» Из флигеля вышел генерал Литовцев. Подошел к германским пехотинцам и по русскому обычаю поздоровался, а немцы, по своему обычаю, молча стояли «смирно», так как у них здороваться с войсками не положено. Нас всех немножко рассмешила форма приветствия, которую генерал выбрал:

– Guten Tag, Kameraden!

В колонне шутили, что атаман Куриня, видно, здоровается только с социал-демократами, которых в германской армии очень много, но все-таки не большинство. Впрочем, как надо здороваться с иностранными солдатами, об этом ничего в уставе не сказано.

Вытянулись длинной кишкой. Впереди Куринь, сзади германцы. День теплый, лошади и повозки взбивают пыль, и скоро у нас всех лица становятся серыми.

…Меня преследует неотвязная мысль. Вот едет со мной рядом командир германской батареи. Он – доктор философии Гейдельбергского университета, бывший инспектор женской гимназии в Баден-Бадене. Я – бывший студент. Никогда раньше не виделись, а в походе разговорились с полуслова. О Рабиндранате Тагоре, германском рейхстаге, статьях «Берлинер Тагеблатт», гистологических работах итальянского профессора Гольджи. Мы – недавние враги, идем сейчас стрелять из пушек в бывших русских солдат. Я отлично знаю это, но все-таки чувствую, что между мной, нашими добровольцами и этим германским офицером в стальном шлеме сейчас гораздо больше общего, чем с теми фронтовиками, которые готовятся встретить нас в Денисовке. Отлично понимаем друг друга, сговоримся с кем угодно, но с ними – никогда.

На малом привале адъютант Куриня ротмистр Белецкий, широкоплечий, жизнерадостный человек, показывает мне на конников-гимназистов, отдыхающих на обочине с лошадьми в поводу. Они лежат на животах. На загорелых смеющихся лицах густая пыль, размазанная потом. Желтые шлыки с «дармовисами» лихо свесились на плечо.

– Посмотрите, эти ребята точно никогда не были штатскими. Удивительно быстрое превращение…

К большому привалу выяснилось, что наши горе-артиллерийские лошади совершенно выбились из сил. Генерал решил временно реквизировать хороших крестьянских. Поручился честным словом, что по окончании экспедиции вернем[217]

.

Быстро подобрали шесть отличных пар. Переменили и вербовых. Я выбрал себе бойкую рыжую кобылу, рабочую лошадь, но совсем приличного вида. Беда только, что она, конечно, ни повода, ни шенкеля не понимала вовсе. Чтобы заставить повернуться, приходилось тянуть повод по-извощичьи и по-крестьянски действовать ногами. После обеда конную сотню выслали вперед. Я получил приказание сопровождать ее в качестве артиллерийского разведчика. Взял с собой прапорщика Мочерета, козака-поляка Д. и еще одного разведчика.

За селом Савинцами перешли речку Оржицу, повернули на юг. Показались крыши и окутанные зеленой дымкой сады Денисовки. Командир конной сотни ротмистр Гречка выслал вперед разъезд. Мы пошли шагом. Надо было выяснить, есть противник или нет. Я ехал рядом с ротмистром. Кругом зеленели озими, пели жаворонки. Ивы стояли, распустив зеленые волосы. Впереди кучка всадников приближалась к селу. Мы поминутно вскидывали бинокли. Спокойно. Ничего нет. Ничего. Ничего…

А нам всем хотелось, чтобы было. Ротмистру, мне, прапорщику-еврею, «казаку поляку», хуторянам, гимназистам со штыка», молодому черкесу, служившему в конной сотне. Поднимались на стременах, вглядывались в местность. Сдержанно нервничали, не оттого, что будет бой, а оттого, что его может не быть. Неужели просто сдадутся… Ротмистр сказал вслух:

– Никогда я так сильно не чувствовал, как много значит на войне спортивное начало. О нем не принято говорить, но военная психология знает это хорошо. Два дня тому назад мало кто из нас знал о существовании села Денисовки. Лично никому из чинов Куриня тамошние фронтовики ничего не сделали. Соображения о том, что надо бороться с повстанцами, поддержать авторитет власти, разоружить население, все это осталось в Лубнах. Здесь было чувство спортивной команды перед матчем. Вдруг противник сдастся без боя. Неинтересно…

В Денисовке затрещали винтовочные выстрелы.

– Ну вот, слава Богу…