1918 год

Во время самостоятельных походов я старался как можно тщательнее следить за дисциплиной. Больше всего боялся, чтобы ездовые не начали, мягко говоря, «самовольных реквизиций». За добровольцев-учащихся я был спокоен. Ненадежных вообще не принимал в взвод. Раз один из ездовых забрался-таки в хату предполагаемого большевика и взял его бритву. Юнкера подняли бучу. Собирались подать рапорт об отчислении.

– Не желаем служить с ворами…

Еле их успокоил. Бритву велел вернуть, а ездового поставил под шашку. Помню еще два случая, когда пришлось пробрать кадет. Деревенский лавочник представил мне «реквизиционную квитанцию» на… полфунта конфет, тщательно выведенную полудетским почерком и подписанную моим козаком – шестнадцатилетним кадетом, перешедшим из конной сотни. Решил, что у нас надо действовать «по закону». Раз влетело и Мосолову. Он стоял караульным в парке. Около лотков с патронами лежало две гусиных головы. Доложил, что «несмотря на троекратное предупреждение» гуси продолжали объедать казенную смазку со снарядов, и он был принужден действовать оружием. Тела унесены «для погребения». Поставил его на два часа под шашку.

«Не знаю, что думали про себя мужики, но в тех случаях, когда «украінско війско» вело себя прилично, встречали в селах даже приветливо и не одни только богатые хуторяне».

Одна из таких самостоятельных экспедиций очень мне запомнилась.

«Не избалованы были бедные хохлы властями и войсками революционного времени. Как-то раз приезжаю в одно большое село с пятнадцатью добровольцами и подводами для военного имущества… Часа через три все окончено. Собираемся. Перед моей хатой появляется кучка стариков. Подходят еще крестьяне. Хотят видеть начальника. Выхожу на крыльцо. Начинается, видимо, нечто торжественное. Мужики снимают шапки, откашливаются. Опять велю надеть. В чем дело? Оказывается, пришли благодарить… за то, что мы никого не выпороли и ничего не украли. Пришли, мол, большевики – пороли, петлюровцы – тоже, гайдамаки – это, видно, наша конная сотня – еще хуже, и вот только вы, господин офицер, никого не тронули. И паничи ваши хорошие. Общество постановило благодарить…

У меня мелькнула было мысль – не издеваются ли они, пользуясь тем, что нас мало. Ничего подобного. Самым серьезным образом благодарят. Одна пожилая баба еще долго рассуждала о преимуществах «буржуазной красной гвардии»?! (ведь надо же было выдумать!..) над большевиками».

Позже, особенно в 1919 г., я часто вспоминал этот случай. Думал о том, как, в сущности, просто обеспечить нейтралитет крестьянской массы и как мы плохо это понимаем. «Стоило привести для производства довольно щекотливой операции пятнадцать мальчиков с винтовками, которые никого не пороли шомполами, не лазили в скрыни, не ругались по матушке и по крайней мере часть мужиков уже довольна такой порядочной властью».

Так проходили летние месяцы восемнадцатого года. О некоторых чрезвычайных событиях расскажу в следующей главе. Эту закончу описанием того, как мы присягали на верность «Украінськой Державі i Ясновельможному Гетьманові».

Закон о присяге на верность украинскому государству был обнародован еще 30 мая. Не желавшим считать себя гражданами Украины представлялось право подать властям соответствующее заявление. Насколько я знаю, ни в Лубнах, ни в уезде ни одного отказа от гражданства не было. Впрочем, этот факт еще не дает права считать молчание знаком внутреннего согласия. Я лично знал людей, рассуждающих приблизительно так:

– Мы этой украинской лавочки знать не знаем. Пусть пишут, что хотят, – отвечать не будем. Немцы оккупировали южную Россию, набрали разных изменников и диктуют им законы. Какая там «Держава»…