1937. АнтиТеррор Сталина

В обоснованности этой претензии Бухарин признался. „Это была, может быть, моя ошибка, которую я делал по отношению к своим ученикам, и углановских людей. Дело в том, что я надеялся на изживание у них этого самого процесса. Я старался подводить их к этому, агитировал. Тут был и личный мотив. До 1932 года у меня не было ясности в вопросе о стимулах в земледелии“. Я повторяю, товарищи, еще раз: До 1932 года у меня не было ясности в вопросе о стимулах в земледелии»[342]

.

Микоян продолжает: «Разрешите дальше прочитать, что он говорит: „Куликов говорил, когда Бухарин спрашивает, что делать, Куликов говорит, ничего, можно действовать. Я действительно спрашивал, говорит Бухарин, „где же у вас крепкие люди“. Для чего? „Мы никогда не произносили слово террор, а говорили о твердых людях“. Я не утверждаю, что вы слово „террор“ произносили. Вообще вы умеете со словами обращаться. Вам незачем говорить, когда вы можете понимать друг друга с полуслова. А зачем твердые люди, когда вы решили работать вместе с партией, зачем твердые люди, для чего. Смотри, много ли нашлось этих твердых людей? Здесь ты сколько хочешь можешь искать. Ты не нашел их, потому что наша партия сильна“[343]

». Но в условиях сталинского режима «крепкие люди» нужны вовсе необязательно для терроризма, а для любой политической работы, которую можно вести против Сталина только подпольно.

Микоян, который еще недавно обсуждал с Орджоникидзе планы сопротивления сталинской репрессивной политике, оценив конъюнктуру момента, поддерживает Ежова: «Тов. Ежов сделал доклад с фактами, даже привел не все факты, потому что фактов уйма, много показаний. Это ясно показано, это минимум. Но если взять этот минимум, то даже слепому должно быть ясно. Это минимум, но я считаю на деле есть не минимум, а, может быть, максимум, потому что не все доказано, враг не все говорит, Бухарин и Рыков не все открывают, они открывают только там, где их прижмут или поймают. Поэтому трудно судить, отдельные сомнения, может быть, остаются насчет организации террора, насчет вредительства, может быть, не все доказано, но, товарищи, то, что доказано, для слепого ясно, что Бухарин знал, был в курсе дела, держал контакт с троцкистскими, зиновьевскими, контрреволюционными, террористическими, диверсионно-вредительскими группами, знал их деятельность и об этом не сообщил ни слова ЦК партии»[344]

.

После такой артподготовки можно было послушать и Бухарина. Но и Бухарин не решался атаковать НКВД прямо: «Мне хочется, говорит Микоян, опорочить органы Наркомвнудела целиком. Абсолютно нет. Я абсолютно не собирался это делать»[345]

. Бухарин лишь требует равноправия с «органами». Когда он не может точно вспомнить какие-то даты или что-то путает, его обвиняют во лжи. А когда, напротив, ловит следователей на неточностях, его обвиняют в том, что он хочет опорочить НКВД. Увы, защита Бухарина слишком нерешительна, он не может позволить себе то, что мог бы позволить «тяжеловес» Орджоникидзе, — бросить вызов Ежову и структуре НКВД. Но даже в этих условиях Бухарин пытается оставить за собой право на рациональный разбор обвинений: «Микоян дальше говорит, что я стремлюсь опорочить показания. Но, товарищ Микоян, все же, как же быть? Если я хочу что-нибудь опровергнуть, я тем самым опорочиваю: опровержение есть своеобразное опорочение. Опровергать какие-либо аргументы, значит не улучшить их, а их разрушить. Мне кажется, что высказанное тов. Микояном пренебрежение к сличению различных дат и фактов — в корне неправильно. Сам же Микоян при очной ставке моей с Куликовым в качестве моей якобы лживости привел пример с датами. Он аргументирует датами. Разрешите и мне известную критику в этом вопросе, критику на материалы, которые здесь представлены. Иначе всякая самозащита становится бессмысленной: ибо защищаться значит разрушать обвинения. (Микоян: Я сказал, что имеешь право критиковать, но по-большевистски, а не по-антипартийному.) Я критикую не по-антипартийному. Тут говорят, что употребляются какие-то адвокатские словечки. Но адвокат это есть человек, который опровергает что-то и защищает что-то. (Общий сдержанный смех, возглас: адвокат все защищает.)»[346]