1941 – Туман войны

Ну а дальше – взыграла униженная и оскорбленная мерзостная натура, и похромал в жопу раненный херой жаловаться в органы, а тут, в местных органах, с отъездом Трофимова остались, как на грех, одни слабоумные, но подобострастные дебилы, натуральные дураки с инициативой, которые со всем своим дурацким рвением кинулись «колоть немецкую шпионку», муравьев им полные штаны!..

– Бл…, откуда же вас, дебилов тупорылых, столько в органах набралось, медом вам здесь намазано, что ли?!

Трофимов, за время своего расследования, накопил столько яда, что сейчас, в итоговом разговоре со своим заместителем, уже не мог и не считал нужным сдерживаться.

– Ты хоть понимаешь, дурак слабоумный, что ты своим идиотским рвением наделал? Начальника медсанбата дивизии, старого, заслуженного и уважаемого врача – не чета тебе и таким, как ты – в камеру засунул, как воришку мелкого или пьянчугу проштрафившегося. А девчонка? Ее ты, сученыш, вообще по жесткому варианту, с насилием и издевательствами, обрабатывать вздумал. На каком основании, я тебя спрашиваю, мудак ты беспросветный? А если бы я не успел вовремя остановить? Ты хоть понимаешь, ублюдок, что тогда было бы?..

– Да что было бы, товарищ бригадный комиссар, – вяло, но упорно оправдывался его заместитель, уже отошедший от гневного напора начальника и нашедший для себя оправдания (сказался многолетний опыт плавания экономичным стилем «дерьмо на поверхности»). – Ну, допросили бы по-жесткому, как немецкую шпионку, так у нас и сигнал ведь есть, письменный, в деле подшит. И ничего особенного с ней не было бы: мы ведь не убивать ее собирались, а что до остального, так ничего, пережила бы… К этому делу бабы привычные…

– Сука, какой же ты выродок, – с вновь вспыхнувшей яростью и бешенством вызверился на своего подчиненного Трофимов. – А вот если бы твою мать вот так, чтобы она… пережила бы, она ведь к этому делу привычная – вон какого ублюдка-сына родила!..

Трофимов орал и ярился, потому что отчетливо понимал: больше всех в этой грязной и вонючей истории виноваты именно его подчиненные. Со столичного мерзавца взятки гладки – он просигнализировал, а там «компетентные органы» разберутся. Ему, хоть он еще и здесь обретается, даже предъявить нечего, ну, кроме того, что он тварь последняя, а вместо совести и чести в его душе давно поселились гниль и подлость, так за это не репрессируют, по крайней мере, до тех пор, пока такие вот «гнилые души» самой власти полезны…

В этом месте Трофимов неожиданно поймал себя на шальной мысли: вот узнает лейтенант Иванов про столичного хлыща и его проделки, да вдруг если встретит его здесь, на фронте, вдалеке от защитников и покровителей, вот уж конфузия для того гаденыша может получиться, изрядная конфузия, может даже и со смертельным исходом… И он, Трофимов, будет на стороне Иванова.

А вот «компетентные органы» в лице его подчиненных, вот они да, они, мало того, что облажались, так еще и натуру свою мерзкую, гнилую, во всей красе и на всеобщее обозрение выставили, а ведь люди кругом все увидели, другим рассказали и выводы свои уже сделали. Сокулка городок маленький… Как теперь дивизионный особый отдел здесь работать сможет?..

И снова Трофимова озарила неожиданная мысль: может, именно поэтому у лейтенанта Иванова в разговоре иногда прорывается столь сильная неприязнь к НКВД и армейским особым отделам? Из-за того, что в его времени все такие вот «души гнилостные порывы» отдельных тварей, просочившихся в органы и там наделенных властью судить и карать, после войны стали известны и их деяния были широко обнародованы?

Окончательно поняв, что ни объяснить, ни достучаться до стыда и совести своего подчиненного не удалось и вряд ли уже удастся, Трофимов прекратил разговор и грубо послал того… куда подальше, а сам тоскливо задумался.

«Да, похоже, не зря говорят: в двадцать лет ума нет – уже и не будет… Воспитывать таких уже бесполезно, хоть ты тресни – только карать, жестоко карать и гнать из органов поганой метлой… Конкретно же этого, вконец оскотинившегося ублюдка, моего зама, я всеми силами буду стараться из органов убрать и отправить на фронт с понижением в звании… или, может, действительно, сдать эту тварь Иванову?..

Нет, оскотиниваться сам и одновременно провоцировать на преступление Иванова я не хочу, не буду, поэтому – на передовую, в пехоту, с максимально возможным понижением в звании, а там, как бог рассудит… Но вот, что касается девчонки, Татьяну отсюда надо однозначно забирать – пусть лучше Иванов будет недоволен, что я ее с собой на войну потащил, чем оставить ее здесь, с этими «усердными дебилами». Впрочем, Иванов отнюдь не дурак – как только увидит ее лицо, так сразу и сам все поймет, вот только после этого разговор с ним предстоит тяжелый, ох и тяжелый…»