1941

Единственный нож тут же забирает Оля, в общем-то справедливо решив, что сервировкой стола должна заниматься женщина. Клинок СВТ она брезгливо, но очень тщательно протерла холстиной, щедро промочив ее перваком, и принялась нарезать копченое, с крупными мясными прожилками сало тоненькими ломтиками. Видя это, я принялся демонстративно рвать каравай руками – жрать-то ведь охота, и как можно быстрее, да чтобы рот куску радовался! Довольно быстро поняв намек, девушка начинает резать сало уже крупными шматами, нашинковав таким образом где-то третью часть. Отложив оставшееся, на мой немой вопрос казачка спокойно ответила:

– Копченое же, может еще пару дней полежать, не портясь. А нам больше есть сейчас и не стоит, вдруг плохо станет?

Это да, если скрутит живот – еще неизвестно, как быть и что делать. До сего момента я справлялся с помощью лопухов или тугих пучков свежей травы, стыдливо удаляясь от девушки как можно дальше. Так что лучше действительно не рисковать.

Потому приходится согласиться – тем более что у нас еще есть яйца и лук. Скорлупу очищаю довольно быстро и сноровисто – сам не ожидал от себя подобной прыти! – а луковицы крупными полукольцами шинкует казачка. О возможности будущих поцелуев сейчас вряд ли думает хоть кто-то из нас – пожрать бы да отдохнуть! А о физической близости, после того как мы оба дико пропотели за время поездки, да еще и в окровавленных трофейных кителях, сейчас даже мечтать не хочется. Хоть бы до реки добраться да смыть с себя всю грязь – все равно ведь ночью, если повезет и нас не обнаружат, вновь через Пульву переправляться, да и не раз… До чего же, однако, разветвленная река!

Но вот, наконец, миг «пиршества» настал: подцепив шмат пахучего сала, бросаю его в рот, тут же заедаю хрустящим на зубах сочным луком и крепкой ароматной ржаной ковригой. Пару минут жую, блаженно подкатив глаза… Блин, да это же вкуснее всего, что я когда-либо пробовал в жизни! Открыв бутылку с молоком и понюхав – вроде бы еще не скисло, – делаю щедрый глоток, после чего протягиваю бутыль благодарно кивнувшей мне девушке. Так, а теперь яичко…

К концу «трапезы» – хотя скорее сказать, отчаянного, беспощадного жора – я уже не могу даже просто сидеть! Да и не пытаюсь, разлегшись прямо на земле. Ждать, что вот-вот появятся фрицы и устроят здесь полный «ахтунг», нет никаких душевных сил – и, дежурно попросив помощника предупредить о появлении посторонних, я блаженно закрываю глаза…

А открываю их спустя пару часов от звука взрыва, грянувшего где-то в стороне оставленного мотоцикла. Пусть из-за расстояния километра в два – два с половиной и не очень громкого, но вполне явственного. К слову, фронтовой канонады со вчерашнего дня не слыхать… Переглянувшись с насторожившейся также проснувшейся казачкой, я только тихо сказал:

– Идем. Ближе к дороге северная оконечность леса выходит к реке. Должны успеть.

Девушка молча сосредоточенно кивает, но когда мы уже встали, в спину раздается ее вопрос:

– А откуда ты знаешь про этот лес и вообще куда идти?

Я немного опешил – не говорить же, что у меня есть игровой помощник! – но быстро сориентировался:

– А я на досуге карты района изучал. Ты знаешь, хорошая память и все такое…

Ольга с недоверием хмыкнула, но промолчала – впрочем, сейчас это действительно не самое важное…

Мы следуем через лес минут сорок, и к этому времени под сенью деревьев становится уже довольно сумеречно. В то же время никаких признаков приближающейся погони я не замечаю. А благодаря размеренности движения (из-за моей больной ноги идти по пересеченной местности особо быстро как-то и не выходит) оно более напоминает неспешную прогулку влюбленных, чем бегство от возможно преследующего врага. На лирический лад настраивает и птичье пение, и аромат вечерней лесной свежести. Поддавшись влиянию момента, я решаюсь разговорить Мещерякову:

– Оль… Оль, можно задать вопрос?

– Да, конечно.

В голосе девушки не слышно никакой настороженности или излишней усталости, но и особо бодрым его не назовешь. Поэтому в последний момент я немного смалодушничал и изменил тему, желая начать с чего-то более нейтрального:

– Слушай, а ты мне вот говорила о казачках, защищавших родные станицы от басурман. А можешь рассказать эти истории?

Мещерякова молчит минуты полторы, и когда я уже был готов первым прервать неловкую паузу, она все же заговорила – между прочим, вкрадчивым и тихим голосом опытного рассказчика. Я невольно заслушался.

– Случилось это лет двести назад, может чуть больше, может меньше. Шла турецкая война, и к терской станице Наурской подошла целая тьма татар крымских, да турок, да кабардинцев. Говорят, было их тысяч пять, а другие – что и десять… И вел их родственник самих крымских ханов! А мужей-то казаков в станице и не было, только старики немощные да хлопцы еще безусые – и казачки… Но Наурская была обнесена валом и рвом, а на валу стояли пушки.