1984. Дни в Бирме

Верралл был младшим сыном пэра и вовсе не богат, но умудрялся платить по счетам лишь в тех случаях, когда ему угрожали судом, тем самым экономя средства на два предмета, всерьез его занимавшие: одежду и лошадей. Он прибыл в Индию в составе кавалерийского полка Британии и перешел в армию Индии, поскольку это стоило меньших расходов и давало ему большую свободу для игры в поло. После двух лет он набрал столько долгов, что поступил в военную полицию Бирмы, где можно было неплохо нагреть руки, однако Бирму он невзлюбил — негодная страна для всадника — и уже подал прошение на возвращение в свой полк. Он относился к тому типу солдат, которые могут получить перевод, когда захотят. А пока он коротал месяц в Чаутаде и не собирался опускаться до сахибов местного разлива. Он имел представление о европейцах на таких маленьких бирманских станциях — сплошь непромытая, подхалимская, безлошадная шушера. Он таких презирал.

Впрочем, они были далеко не единственными, кого он презирал. Чтобы дать подробный перечень всех объектов презрения Верралла, потребовалось бы немало времени. Он презирал все гражданское население Индии, исключая нескольких знаменитых игроков поло. Презирал также армию в полном составе, исключая кавалерию. Презирал все индийские полки, как пехотные, так и кавалерийские. Правда, он сам в настоящее время был приписан к такому полку, но только из соображений личной выгоды. Индийцы не вызывали у него ни малейшего интереса, и урду он почти не знал, не считая ругательств, а все глаголы употреблял в третьем лице единственного числа. Свою военную полицию он жаловал не больше кули. «Господи, что за богомерзкая скотина!» — частенько бормотал он, проходя вдоль строя с инспекцией в сопровождении старого субадара[108]

, несшего чуть позади его палаш. Один раз Верралл даже попал в переплет за свое откровенное мнение о туземных солдатах. Это случилось во время смотра, когда Верралл вместе с другими офицерами стоял позади генерала. Мимо проходил церемониальным маршем индийский пехотный полк.

— Стрелки е-е, — сказал кто-то.

— Ты только погляди

, — сказал Верралл своим хамоватым мальчишеским голосом.

Седовласый полковник е-х стрелков оказался рядом. Он покраснел до корней волос и доложил о поведении Верралла генералу. Верраллу был объявлен выговор, но генерал, сам офицер британской армии, этим и ограничился. Каким-то образом Верраллу всегда удавалось выходить сухим из воды, как бы он ни нарывался на неприятности. По всей Индии, где бы он ни служил, за ним тянулась вереница оскорбленных людей, невыполненных обязанностей и неоплаченных счетов. Однако же его никогда не настигала заслуженная кара. Он словно был неуязвим, и объяснялось это не только его фамилией. В глазах у него было нечто такое, перед чем пасовали кредиторы, бурра-мемсахибы[109] и даже полковники.

Взгляд его глаз — бледно-голубых и чуть навыкате, но пронзительно-ясных — обескураживал. Ему хватало пяти секунд, чтобы холодно вас оглядеть, взвесить и найти легким. Если же вы оказывались стоящим человеком (то есть офицером кавалерии и игроком в поло), Верралл воспринимал вас в порядке вещей и даже относился с грубоватым уважением; ко всем остальным типам людей его презрение было столь безмерным, что он не мог бы его скрыть даже при желании. Не имело значения, насколько вы богаты, ведь в социальном отношении сам он был не более чем снобом. Разумеется, как и всем отпрыскам знатных фамилий, бедность внушала ему отвращение, и он считал, что бедные бедны потому, что следуют отвратительным привычкам. Но и праздную жизнь он презирал. Тратя огромные суммы, а точнее, беря огромные кредиты на одежду, он вел почти монашескую жизнь. Неуклонно и самоотверженно тренировался, ограничивал себя в выпивке и табаке, спал на раскладушке (в шелковой пижаме) и обливался холодной водой даже в суровые зимы. Единственными богами, которых он признавал, были верховая езда и физкультура. Топот копыт по майдану, уверенное владение своим крепким телом, слитым с седлом, точно кентавр, податливая клюшка поло в руке — это была его религия, дыхание его жизни. Одна мысль о привычках бирманских европейцев — этих желтушных лодырей, жадных до выпивки и женщин, — вызывала у него рвотный рефлекс. Что же касалось всевозможных общественных работ, он пренебрегал ими, считая подхалимажем. Женщин он ни во что не ставил. В его представлении они были кем-то вроде сирен, существовавших с единственной целью — отвлекать мужчин от поло и заманивать на званые вечера и любительский теннис. Впрочем, Верралл не был неуязвим для женских чар. Молодость есть молодость, и женщины нередко кружили ему голову; не раз он поддавался зову плоти. Но довольно скоро преисполнился презрением к подобным слабостям и достаточно пресытился, чтобы проявлять к женщине интерес, если это подразумевало хоть малейшие трудности. За два года, проведенных в Индии, он позволил себе эту слабость не больше десятка раз.