1984. Дни в Бирме

Прошла целая неделя, а Элизабет никак не удавалось познакомиться с Верраллом. Это так изматывало! День за днем, по утрам и вечерам, они с миссис Лэкерстин выходили из дома и проделывали путь до клуба и обратно, всякий раз лицезрея Верралла, гонявшего по майдану мячики, подаваемые сипаями, напрочь игнорируя двух женщин. Так близко и так далеко! А хуже всего было то, что ни тетка, ни племянница не осмеливались прямо высказать свои чаяния. Однажды вечером через траву просвистел мячик поло и покатился через дорогу перед женщинами. Обе они непроизвольно остановились. Но за мячиком прибежал сипай. Верралл видел женщин и не думал к ним приближаться.

Следующим утром миссис Лэкерстин задержалась, выходя из ворот. С некоторых пор она перестала ездить на рикше. У подножия майдана выстроилась военная полиция — пропыленная шеренга солдат со сверкающими штыками. Перед ними стоял Верралл, в гражданской одежде — он редко надевал форму на утренний смотр, не утруждая себя ради какой-то военной полиции. Обе женщины смотрели на что угодно, только не на Верралла, и в то же время старались невзначай скользнуть по нему взглядом.

— В чем грусть-тоска, — сказала миссис Лэкерстин à propos de bottes[110] (впрочем, эта тема всегда была к месту), — в чем грусть-тоска, так это в том, что твой дядя, боюсь, будет просто обязан

вскоре вернуться в лагерь.

— В самом деле?

— Боюсь, что так. До чего мне ненавистен лагерь в это время года! Ох уж эти москиты!

— А не мог бы он еще немного задержаться? Может, на неделю?

— Не вижу такой возможности. Он уже почти месяц в штаб-квартире. Если фирма об этом прознает, будет кошмар. И, конечно, нам с тобой придется поехать с ним. Такая

досада! Москиты — это ужас!

Поистине, ужас! Уехать прежде, чем Элизабет скажет Верраллу заветные слова: «Добрый день!» Но им определенно придется уехать, если уедет мистер Лэкерстин. Оставлять его одного не годится. Сатана найдет к нему лазейки даже в джунглях. По шеренге сипаев словно пробежала молния — они снимали штыки перед маршем. Пропыленная шеренга отсалютовала и принялась маршировать колонной по четыре. Из рядов полиции вышли ординарцы с пони и клюшками для поло. Миссис Лэкерстин приняла героическое решение.

— Думаю, — сказала она, — мы срежем путь через майдан. Так гораздо короче, чем в обход по дороге.

Так и вправду было короче, ярдов на пятьдесят, но никто не ходил пешком через майдан из-за семян трав, набивавшихся в чулки. Миссис Лэкерстин храбро нырнула в траву и тут же, не пытаясь даже притворяться, что идет в клуб, почесала прямиком к Верраллу, а за ней — Элизабет. Хотя что одна, что другая предпочла бы умереть в мучениях, нежели признать, что на уме у нее было что-то помимо клуба. Верралл увидел их приближение, выругался и повернул к ним пони. Теперь, когда они открыто домогались его, он не мог сделать вид, что не заметил их. Вот же нахальные бабы! Он медленно направился к ним, подгоняя мячик поло легкими ударами, с хмурой миной на лице.

— Доброе утро, мистер Верралл! — воскликнула миссис Лэкерстин сахарным голосом с двадцати ярдов.

— Доброе! — ответил он угрюмо, окинув ее взглядом и записав в типичные для мемсахибов высохшие старые кошелки.

И тут рядом с ней возникла Элизабет. Она позаботилась снять очки и шляпу, которую покачивала на руке. Что ей солнечный удар? Она прекрасно сознавала, как ей была к лицу короткая стрижка. Порыв ветра — о, эти благословенные порывы, налетающие невесть откуда в душные летние дни! — подхватил ее легкое платье и прижал к телу, обрисовав фигуру, стройную и крепкую, как деревце. Ее внезапное появление рядом с пожилой, продубленной южным солнцем женщиной стало для Верралла откровением. Он так взрогнул, что арабка под ним встала на дыбы, но Верралл вовремя натянул поводья. До этого момента он не знал, просто не задумывался, что в Чаутаде есть молодые женщины.

— Моя племянница, — сказала миссис Лэкерстин.

Верралл ничего не сказал, но отбросил клюшку и снял топи. Они с Элизабет не отводили взгляда друг от друга. Яркое солнце не выявляло ни единого изъяна на их пышущих здоровьем лицах. В чулки Элизабет набились семена, коловшие ей голени, но она терпела, и это притом, что без очков Верралл верхом на лошади виделся ей размытым пятном. Но она была счастлива, счастлива! Сердце ее заколотилось, и кровь прилила к щекам, окрасив их розовой акварелью. В уме Верралла вспыхнула мысль: «Персик, боже правый!» Даже угрюмые индийцы, державшие под уздцы пони, во все глаза смотрели на эту пару, не в силах оставаться равнодушными к подобной красоте.

Миссис Лэкерстин нарушила молчание, длившееся с полминуты.

— А знаете, мистер Верралл, — сказала она не без лукавства, — мы считаем, с вашей стороны весьма нехорошо так долго гнушаться нашим скромным обществом. Тогда как мы просто жаждем увидеть в клубе новое лицо.

Он ответил, не сводя взгляда с Элизабет, но перемена в его голосе была разительна.