1984. Скотный двор

Лексикон C. Лексикон C был вспомогательным и целиком состоял из научных и технических терминов. Они напоминали сегодняшние научные термины и образовывались от тех же корней, но на них налагались обычные смысловые ограничения, отсекавшие нежелательные значения. Грамматически они подчинялись тем же правилам, что и слова двух других лексиконов. Очень немногие слова C имели хождение в повседневной или политической речи. Любой научный работник или технолог мог найти все нужные ему слова в особом перечне, посвященном его специальности, но ему редко удавалось обнаружить обрывки слов из других списков. Лишь очень немногие слова встречались во всех перечнях, и не было лексикона, определявшего функцию науки в качестве мировоззрения или метода мышления безотносительно отдельных отраслей. Более того, в новоязе не было самого слова «наука», а все его возможные значения должным образом выражались словом Ангсоц.

Из вышесказанного следует, что выражение на новоязе неправоверных мнений за исключением самого примитивного уровня было практически невозможно. Конечно, можно было ляпнуть какую-нибудь низкопробную ересь, нечто вроде богохульства. Можно было, например, сказать: «Большой Брат нехор». Но для правоверного уха подобное заявление показалось бы не более чем самоочевидным абсурдом, который нельзя подкрепить разумными доводами из-за отсутствия нужных слов. Враждебные Ангсоцу идеи могли всплывать в сознании лишь в смутной бессловесной форме, и обозначить их можно было лишь в самых общих понятиях, клеймивших все ереси разом, не давая им определений. Теоретически использовать новояз для неправоверных целей можно было только путем незаконного перевода отдельных слов обратно на старояз. К примеру, новояз позволял сказать: «Все люди равны», но только подобно тому, как старояз говорил: «Все люди рыжие». Грамматически все верно, но это очевидная неправда, а именно что все люди равны по росту, весу и силе. Такого понятия, как политическое равенство, больше не существовало, а значит, это вторичное значение слова «равенство» было вычищено. В 1984 году, когда старояз еще оставался нормативным средством общения, существовала теоретическая опасность, что кто-то мог вспомнить исходные значения слов, пользуясь новоязом. Но на практике любому человеку, укорененному в двоемыслии, несложно было этого избежать, а через пару поколений предполагалось, что сама возможность такой опасности исчезнет. Человек, не знавший с рождения другого языка кроме новояза, не мог подумать, что «равенство» когда-то имело вторичное значение политического равенства или что свобода могла быть интеллектуальной, так же как человек, никогда не слышавший о шахматах, не мог знать о вторичных значениях слов королева и ладья. Он был застрахован от многих преступлений и ошибок, просто потому что у них не было названий, а значит, они были за гранью воображения. Ожидалось также, что со временем отличительные особенности новояза станут проявляться все отчетливей: словарный запас будет неуклонно сокращаться, значения слов будут упрощаться, а возможность их ненадлежащего использования устремится к нулю.

После окончательного упразднения старояза должна была порваться последняя связь с прошлым. Историю уже давно переписали, но кое-где еще сохранялись фрагменты литературы прошлого, упущенные цензурой, а пока хоть кто-то сохранял знание старояза, сохранялась и возможность их прочесть. В будущем подобные фрагменты, даже если бы они и сохранились, стали бы непонятными и не поддающимися переводу. Перевести что-либо со старояза на новояз было невозможно, если только это не касалось какого-то технического процесса, простейшего бытового действия или чего-то, так или иначе тяготевшего к правоверности (хоромысленного, как сказали бы на новоязе). На деле это означало, что никакую книгу, написанную приблизительно до 1960 года, невозможно было перевести полностью. Дореволюционная литература могла быть предметом только идеологического перевода, когда с заменой языка заменялся и сам смысл. Возьмем для примера известный фрагмент Декларации независимости:

«Мы исходим из самоочевидных истин, что все люди сотворены равными и наделены своим творцом определенными неотъемлемыми правами, к которым принадлежат жизнь, свобода и стремление к счастью. Для защиты этих прав люди учреждают правительства, черпающие свои полномочия в согласии управляемых. Всякий раз, когда та или иная форма правительства становится губительной для этих целей, народ вправе изменить или свергнуть его и учредить новое правительство…»

Передать это на новоязе с сохранением исходного смысла не представлялось возможным. Наиболее осуществимым вариантом стало бы втиснуть весь абзац в одно слово – феломыслие. Полный перевод мог быть только идеологическим, при котором слова Джефферсона превратились бы в панегирик абсолютной власти.