200 дней до приказа

— Как нового? Зачем? Это что, вместо меня, что ли? — Мысль о карьере, резко повернувшей вниз, доходила до лейтенанта поэтапно.

Всё когда-нибудь заканчивается. И хорошее, и плохое. Десять дней отпуска, казавшиеся в части сроком безразмерным, скукожились, и теперь казалось, что и было-то их всего от силы три. От отпуска осталась только дорога назад, в страну, где масло только порциями, а одежда — только из шерсти и хлопка.

Чемодан Вакутагина, бывший и так далеко не пустым, теперь принимал груз, который должен был сделать его и вовсе неподъёмным.

— Здесь вот сало, колбаска, это сверху будет, — по неизвестно откуда взявшейся традиции, мама Кузи считала своим долгом подробно рассказать сыну, где что лежит, будто этим продуктам предстояло прожить не один день после прибытия в часть, а как минимум год. — Банки я на дно кладу, — продолжала мама, — вот тут грибочки, варенье, мёд…

— Я бы мёд не давал, — не мог не вставить с ехидцей дед, — чтоб служба мёдом не казалась…

По какой-то странной причине Кузьма в последние дни перед возвращением в часть никак не мог отвязаться от чувства, что дед его, и всё же не совсем. Что-то неуловимое делало его иногда так похожим на лейтенанта Шматко, что Соколов даже на секунду представил вариант, при котором он и Шматко — родственники по дедовской линии. От такой перспективы дух захватывало, в смысле, хотелось придушить кого-нибудь.

Между тем дед выудил откуда-то бутылку самогона и, радостно улыбаясь, явно собирался сделать её пустой не без помощи Кузи.

— Специально на отъезд держал — первачок, давай, Кузьма!

— Дед, опять? — пьяные проводы в расклады мамы Кузьмы не входили. — Сколько можно? Отстань ты от человека, Кузе надо в часть нормально добраться…

— А чего там добираться, — сделал заведомо нереальную попытку дед, — сел на поезд, и по рельсам, с фарватера не собьёшься…

— Дед, в самом деле, не надо — я твои первачки знаю, можно и поезд перепутать — оставь на дембель…

— Можно и на дембель. — Нехотя, с многочисленными вздохами и стенаниями, бутылка была спрятана.

— Только продукт скоропортящийся, — подвёл черту дед.

— Вот тут, в пакете, варежки, шарфик и носочки тёплые. — Мама явно собирала Соколова на ещё один срок службы…

— Мама, это лишнее, понимаешь, мне это всё равно носить не дадут!

— Почему это — не дадут? — Острое желание поехать в часть вместе с сыном и проследить, чтобы ни одна сволочь не смогла помешать Кузе носить варежки, носочки и шарфик, посетило солдатскую маму.

— Потому как это — неуставная форма одежды, — вмешался дед, — ты погодь, я щас, — прошло времени достаточно для того, чтобы Кузьма подумал, не решил ли дед втихую пропустить по рюмашке, когда дед появился снова. В руках он держал уставную форму одежды. Правда, устав этот был написан лет шестьдесят назад, причём на немецком языке. Дед принёс китель немецкого офицера СС.

— Во, Кузьма, это тебе от меня — трофейный!

С улицы донёсся автомобильный сигнал, семейство Соколова присело на дорожку.

— Может, всё-таки по рюмахе? Всё равно сидим? — оживился дед.

Предложение было отклонено, через минуту Соколов грустный, но трезвый ехал на вокзал.

Глава 21

Капитану Кудашову, новому ротному, очень не хватало стека.

Впрочем, он обходился и без него. Подобного вторая рота ещё не знала… Вторая рота во главе со Шматко, построенная в казарме, была единственной прямой линией в казарме. В результате тотальной ревизии, предпринятой Кудашовым, посреди казармы высились завалы из матрасов и тумбочек, содержимое последних было вывалено на пол.

Перед строем прохаживался капитан Кудашов, за неимением стека обходившийся перчатками.

— Если вы называете это порядком, то что же тогда беспорядок?!

Постели не отбиты! Под тумбочками пыль! Дневальный не пострижен!

Не знаю, что здесь было до меня, но с этой минуты всё будет по-другому!

— Товарищ капитан, парко-хозяйственный день у нас по субботам, то есть завтра…

Кудашов решил внести нотку здравого смысла в замечание Шматко.

— Завтра, товарищ лейтенант, будет завтра!

— Ага, а послезавтра — послезавтра, — подсказал капитану голос из сторя.

— Кто сказал?! Я спрашиваю, кто там, в строю, вякнул?! — Вякальщик молчал. — Стало быть, никто? Отлично. Открываем оружейку, солдаты получают оружие. Бежим марш-бросок.

— Товарищ капитан, у нас нет марш-броска по плану, — по крайней мере, в планы Шматко марш-бросок не входил.

— План утверждает командир роты, — просветил капитан Кудашов. — Ещё раз повторяю: марш-бросок, шесть километров.

— Так холодно ж, товарищ капитан, — попытался разжалобить нового ротного Бабушкин…

— В противогазах! — отрезал Кудашов.

Солдат ничем не хуже моряка. Своего тоже видит издалека.

Спящий в одном из купе солдат спал здесь не случайно. Он дожидался правильной команды. Соколов, запихнув тяжеленный чемодан под полку, небрежно бросил так, чтоб полпоезда вздрогнуло:

— Рота, подъём!

— Куда подъём? Какой подъём? — Вакутагин — а это был именно он — умудрился растерять армейские привычки всего за десяток дней свободы…