200 дней до приказа

— Слушай, а ты не заболел, Фахрутдинов? — потрогал лоб бойца Кудашов.

— Нет… то есть, никак нет.

— Понятно. Ладно… Отставить, Фахрутдинов. Бабушкин! А ну, подь сюды! А ты, Фахрутдинов, сходи в санчасть, температуру измерь.

По-моему, ты закипаешь…

Шоу Ильхама было обречено на продолжение. На этот раз он превратил в развлекуху самое обычное пришивание подворотничка.

Процесс шёл плохо — Ильхам исколол все пальцы, а работа так и не была сделана…

— Чё делаем? — поинтересовался Гунько.

— Да вот, подворотник пришиваю…

— Подворотник, говоришь, — порадовался за друга Бабушкин, — слушай, Ринат, мы тебе друзья или как?

— Ну… друзья…

— А ты бы с друзьями хоть поделился проблемами своими…

— Какими проблемами? — удивился Ильхам.

— Видали?. Ты хоть сейчас выйди из образа! — не выдержал Бабушкин.

— Извините, я не совсем понимаю… — начал Ильхам, но закончить ему не дали.

— А мы совсем не понимаем. Ринат, ты чё, косишь? Служить надоело — так и скажи. Чё при нас-то дурака включать, — разошёлся Гунько.

— Какого дурака?

— Круглого или квадратного — тебе виднее…

— А где Соколов? — без всякой связи поинтересовался Фахрутдинов.

— А Соколов тебе зачем? Соколов у нас не доктор…

— Ну… Просто я хотел… Можно в туалет?

Всё было ясно — у Фахрутдинова либо потеря памяти, либо потеря совести…

— Мужики, похоже, тут реальная проблема, — резюмировал Гунько. — Похоже, даже ЧП. Вы глаза его видели? Он не косит.

По-моему, у него реально крыша поехала — переслужил, наверное…

— Сам послужи третий год — посмотрю я на тебя, — заступился Бабушкин. — Только… чё теперь делать?

— Не знаю. Я санитаром в психушке не работал, — испугался ответственности Гунько.

— Сержант, а может, всё-таки косит? — вдохновился Бабушкин.

— Он что, народный артист России?

— В смысле?

— Слишком натурально он играет…

Версию об актёрской подготовке Фахрутдинова разнёс вдребезги Нелипа:

— Вот это цирк!. Фахрутдинов только что подошёл к дневальному и спросил, почему в туалете нет туалетной бумаги…

— Трындец, — подвёл итог Гунько. — Башню сорвало — сто процентов…

Есть ситуации, когда солдат идёт к офицеру. Причём не строевым шагом и не по команде, а сам. Потому что товарища надо выручать. И если идти к офицеру, то к Шматко — всё-таки этот лейтенант ещё помнил, как он был прапорщиком… А от прапорщика до солдата — рукой подать… Вполне возможно, что эта логика лишена всякого смысла, но Гунько, отправившись к Шматко, думал именно так…

— У нас это… товарищ лейтенант, — никак не мог решиться излить душу Гунько. — В общем, нам кажется, что рядовой Фахрутдинов… сошёл с ума!

— Так! Стоп! Ещё раз…

— Нам кажется, что рядовой Фахрутдинов… ну… того! С ума сошёл…

— Фахрутдинов?! — Если бы речь шла о Папазогло, Шматко вообще бы не ответил, но Фахрутдинов!

Единственный человек, который понимал, что происходит, сидел рядом с Шматко. Соколов неожиданно понял, что для нормального гражданского человека всё происходящее в армии больше всего напоминает огромный, но достаточно хорошо организованный дурдом.

И то, что обитателя психушки считают себя нормальными, а человека снаружи воспринимают как психа…

— Да ну, Гуня, перестань… Он совершенно нормальный, — попытался вставить свои пять копеек Соколов.

— Подожди, Соколов, — перебил Шматко. — Гунько, что ты видел?!

Что значит сошёл с ума? Он что, голый по казарме бегает или что?.

— Нет, просто его словно… это… подменили. Он какой-то вялый весь, людей не узнаёт, в мелочах путается…

— Интересно! А как у него с питанием?.

— На завтраке, по-моему, не ел ничего.

— Знакомые симптомы! — Шматко догадывался, как можно помочь рядовому Фахрутдинову.

Версию Шматко вряд ли бы всерьёз рассмотрел Староконь или Зубов, да что там — Соколов и Гунько в неё не поверили бы тоже, но достаточно было того, что Шматко твёрдо решил для себя: Фахрутдинова… сглазили. Для подтверждения диагноза рядовой прибыл в каптёрку на осмотр, то есть допрос.

— Извините, можно?

От данного обращения солдат избавляется примерно в тот же момент, когда из организма выходят последние мамины пирожки.

Лечится это просто: каждый раз, услышав слово «можно», тот, к кому оно обращено, отвечает с неизбежностью следования караульному уставу: «Можно Машку за ляжку». Обычно с десятого раза человеку надоедает мифическая девка с разрешёнными к хватанию нижними конечностями, и он начинает несколько иначе формулировать вопросы.

— Что ты сказал? — Шматко поставил первую галочку в истории болезни Фахрутдинова.

— Ну, мне сказали, что вы звали…

— Да, вызывал! Проходи, Фахрутдинов, садись… Ну, рассказывай.

— Что рассказывать?.

— Чё-то ты вроде как похудел, что ли? Лицо как-то изменилось…

Ну, давай-давай — что случилось?

— Да ничего не случилось — всё нормально…

— Нормально?! А чего жрать перестал?

— Ну, это — не хочется как-то…

Удивительным образом сидящий напротив Ильхама лейтенант радовался каждому ответу. Будто набросав заранее список и вопросов, и ответов, он теперь получал по порции восторга каждый раз, когда Фахрутдинов отвечал именно так, как он это предполагал ещё до начала разговора.

— Значит, аппетита нет! Ясно, а как спишь?

— Плохо, товарищ лейтенант…

— Так-так-так…