200 дней до приказа

Шматко прямо сам себя зауважал за собственную догадливость.

Всё-таки человек если талантлив, то во всём. По крайней мере, если этот человек — Шматко.

— Слушай, а у тебя на гражданке есть кто-нибудь, кто тебя не любит?!

— Ну, есть одна…

— Одна? Баба, что ли?.

— Жена, — Ильхам вовремя осёкся. — Ну, почти жена, не успели расписаться — собирались только…

— Ясно! Как думаешь, — она тебе может зла желать?.

— Я думаю, что она только этим и занимается! — признался Ильхам.

— Теперь мне всё понятно! — сообщил совершенно обалдевшему Ильхаму Шматко.

— Что понятно? — попытался тоже что-то понять Ильхам.

— ВСЁ! Свободен, Фахрутдинов! — делиться своими догадками с рядовым не входило в планы Шматко.

Вообще делиться планами или догадками — признак дурного тона, примерно так думал Кудашов, входя в казарму.

— Дежурный!

— Слушаю, товарищ капитан! — подбегая, Соколов знал, что предстоит какая-то гадость, но действительность превзошла его ожидания.

— Вскрывай оружейку. Выдавай автоматы.

— А что случилось? — не по-военному поинтересовался ефрейтор.

— Строевая случилась. С оружием.

— Так у нас по плану тактические занятия, — пролепетал Соколов.

— У вас тактические, а у меня — строевая. — Кудашов удивился, почему это он вообще пытается оправдываться перед ефрейтором, может, он заболел?

— Товарищ капитан, так строевая вчера была! — Соколов не сдавался.

— И сегодня будет, и завтра — пока не научитесь! Через десять минут все должны быть на плацу!

Фахрутдинова надо было прятать. Опять. Худшее место, где можно спрятать Ильхама, находилось на плацу под присмотром Кудашова и в компании с автоматом. Как Ильхам будет выполнять строевые команды, можно было только догадываться, в смысле — очень плохо или просто — жуть какая.

Решение проблемы стояло на тумбочке, и звали его Лавров.

— Лавров, слушай сюда. Тебе плохо, — дал установку Соколов.

— В смысле? — установка давалась плохо, в силу недостаточного срока службы солдата.

— В смысле здоровья.

— Почему? — не сдавался дневальный.

— По кочану. Запомни: тебя тошнит, кружится голова, ноги не держат. Понял?

— Никак нет.

Кудашову установки тоже давались плохо. Выйдя из канцелярии, он обнаружил, что оружейка до сих пор не распечатана.

— Соколов! Я не понял. Ты что, по-русски не понимаешь?

— Товарищ капитан, тут дневальному плохо.

— И что у нас за болезнь? «Закосит»? — Кудашов внимательно посмотрел на Лаврова.

— Никак нет. Тошнит чего-то, голова ещё кружится… Ноги…

— Тоже кружатся?

— Не держат… — Кажется, установка Соколова вошла во взаимодействие с организмом Лаврова: рядовой побледнел и, кажется, даже начал несколько покачиваться…

— А мочевой пузырь держит?

— Товарищ капитан, он недавно туалет убирал, — вступился за Лаврова Соколов, — наверное, хлорки надышался, разрешите, я его заменю…

Лавров, вдохновлённый сменой с поста дневального, окончательно вошёл в роль — имитируя слабость, он прислонился к стенке. Зрелище получилось жалобным, даже Кудашова пробило.

— Ладно, давай меняй… Только сначала оружие выдай!

— Есть, товарищ капитан! Внимание, рота! Форма одежды номер четыре! Получаем оружие!

Есть не так много видов работы, которые, будучи простыми до… очень простыми, всё же из века в век находят миллионы индивидуумов, которые не в состоянии постигнуть всю гениальность этой красоты.

Фахрутдинов склонился над ведром. Брезгливо, двумя пальцами держа тряпку, он с интересом наблюдал, как с неё стекает вода.

— Кажись, пронесло. Выкрутились, — зашёл в туалет Соколов. — Брат твой по строевой лучшим считается. Тебя бы на первой секунде вычислили. Да ещё с автоматом… Слушай, ты долго так стоять собираешься?

— Пока вода не стечёт.

— Выкручивать не пробовал?

— Она же грязная, — удивился Ильхам.

— Воду надо чаще менять, — подсказал Соколов.

— Вообще у нас в семье уборкой женщины занимаются. Это не мужское дело, — обиженно заметил Ильхам.

— А брата за себя в армию посылать — мужское? Значит, так.

Вымоешь пол, натрёшь краники. И чтобы из туалета никуда не высовывался.

— И долго мне здесь торчать?

— До вечера, — утешил Соколов, — пока офицеры не разъедутся.

— Здесь же воняет, — быть может, Соколов и ошибался, но даже если бы Ильхам каким-то чудом отслужил полтора года — дедушкой он бы не стал.

— Блин! Ты что, не врубаешься? Если тебя вычислят, тут такая вонь поднимется! На всю часть!

«Спасение рядового Фахрутдинова»… Когда-нибудь, когда Шматко станет всемирно известным кинопродюсером, он снимет фильм именно с таким названием, а пока он звонил своей тёще, которая все уши прожужжала лейтенанту неконей целительницей и по совместительству ясновидящей…

— Алло! Анжела Олеговна?. Вы не могли бы мне дать телефончик этой, ну… Антонины Ивановны… Да не то чтобы мне, просто у меня тут спрашивают, хотят обратиться… Записываю…

Номер телефона был получен, из личного дела Фахрутдинова извлечена его фотография. Шматко собирался — страшно даже подумать — на встречу к ведьме.

Шматко встретила квартира, которая изо всех сил пыталась сделать вид, что её нахождение в пятиэтажной хрущёвке — не более чем случайность.

На стенах сушились пучки травы. На столе дымками поднимались благовония.