_2014_10_07_09_17_46_052

Разрозненные и соединенные, эти строки говорили о том, что

происходило с ней. Она собирала их под переплетом, который

сшила из куска замши и надписала растекшимися по волокнам чер-

нилами — «Усилия любви».

Она поверила в примету, которую придумала себе сама, — каждая

строка, обращенная к Ричарду, приближает их встречу.

Погружаясь в свой внутренний монолог и свои мечты, как

в укрытие, Виола теряла интерес ко всему и забывала о еде. Словно

прислушиваясь к незнакомым звукам, она говорила сама с собой, подбирая рифмы и перебирая строки своих стихов. Поначалу все

в доме принимали приглушенные звуки за закрытой дверью за мо-

литвы и решили, что она постится. Но когда она из-за невозмож-

ной худобы почти превратилась в свою тень, это вызвало уже не

беспокойство, а настоящую тревогу. Уповая на Бога, все же ре-

шили позвать лекаря.

Его звали Филипп Вудбридж. Он довольно быстро расположил

ее к себе спокойным и любезным отношением. Доброжелательно

и ненавязчиво он выяснил, что же с нею не так, понял, что она

скучала по Уиллу, чувствовала разлад в семье и мечтала уехать. Со-

беседником он был интересным, много нового для себя узнала она

в долгих разговорах. Этот человек, казалось, знал и понимал все, чего не в силах были понять окружавшие ее. Его сочувствие и вни-

мание, а также умение слушать и слышать, откликаясь на все, чем

терзалась Виола, привели к тому, что она вскоре привязалась

к нему. И он с удовольствием и часто стал бывать у них в доме.

А в конце лета сказал, что уезжает из города.

* Шекспир У. Венера и Адонис (пер. А. Курошевой).

** Шекспир У. Сонет 10 (пер. С. Маршака).

181

СЕРЕБРЯНЫЙ МЕРИДИАН

— Я пришел попрощаться. Вам стало заметно лучше, значит, я сделал свое дело.

— И вы? Отчего все, с кем хочется разговаривать, уезжают от-

сюда?

Он сделал паузу, глядя на нее исподлобья.

— Мы можем не расставаться, Виола, если вы решитесь уехать

со мной. Одно ваше слово. Решайтесь.

Она согласилась так быстро, что потом объясняла себе это по-

мутнением рассудка. Но в ту минуту ей казалось, что, обретая

свободу, она исцелится от тоски. Через три месяца Вудбридж

бежал из Глостершира, бросив Виолу. Пациент, которого он

лечил, ослеп, употребляя приготовленное им снадобье. Деньги, что были, Вудбридж прихватил с собой. Обвенчаться они не ус-

пели. Она вернулась в Стратфорд. Ричард Хорнби, кузнец, их

сосед, выловил ее из Эйвонского водоворота и принес домой, завернув в попону своей лошади. Виола преступила черту. Ни ее

побег, ни позор, ни презрение не шли ни в какое сравнение

с самым страшным грехом, который мог совершить христианин —

лишить себя жизни. Ни церковь, ни общество этот грех не про-

щали. Уильям не мог поверить, что все это случилось с его Вио-

лой. В прошлом году он был потрясен печальной историей

обесчещенной Кэтринн Гамлетт. Она бросилась в Эйвон. Ее не

спасли. Он попытался представить степень отчаяния Виолы, ре-

шившей такой страшной ценой обрести покой, и не мог. И что

делать — не знал.

В его объятиях она погрузилась в дрему. Он осторожно уложил

ее и сам лег рядом, так, как когда-то пятилетними они впервые

уснули лицом друг к другу. Все в доме избегали общения с Виолой, кроме Уильяма, взявшего на себя все заботы о ней. Джон, отно-

сившейся к ней, как к прокаженной, поначалу попытался возра-

жать, но вскоре оставил их в покое. Вечерами Виола молча

слушала рассказы Уилла о жизни в Хогтон-Тауэре. Она не возвра-

щалась к своим злоключениям, но однажды не сдержалась.

— Ты ведь не думаешь, что я чудовище? — спросила она.

— Нет, — он сказал это так спокойно, словно давно был готов

к этому вопросу.

— Можешь ли представить себе, — с невеселой улыбкой тихо

сказала она. — Самое чудовищное, что и теперь у меня не исче-

182

ЧАСТЬ II. ГЛАВА V

зает желание ходить с высоко поднятой головой. И знаешь еще

что? — она задержала на нем взгляд и прошептала: — Я не чув-

ствую себя виноватой.

В эту минуту Уилл понял, что жизнь вернулась к ней, и пусть

пока только этим робким признанием.

— Я вот что заметил, — сказал он. — Это странно, но когда ты мол-

чишь, я знаю, о чем ты думаешь.

— Глядишь, и тебя обвинят в колдовстве, — с горькой усмешкой

ответила она.

— Кто знает? — пожал он плечами. — Лучше послушай это.

Он достал из кармана сложенный лист и прочел:

Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.

Напраслина страшнее обличенья.

И гибнет радость, коль ее судить

Должно не наше, а чужое мненье.

Как может взгляд чужих порочных глаз

Щадить во мне игру горячей крови?

Пусть грешен я, но не грешнее вас,

Мои шпионы, мастера злословья.

Я — это я, а вы грехи мои

По своему равняете примеру.

Но, может быть, я прям, а у судьи