311. Повесть

Пока темно и все спят, надо осторожно выйти, подняться на свой этаж, бесшумно отпереть дверь, скользнуть внутрь, так же бесшумно запереться. И лечь спать. А днём притвориться перед самим собой, будто ничего не было. Подумаешь – приснилось спьяну.

Чёртов алкаш пролежит так неделю-две, пока от жары не потечёт и у соседей снизу не проступят на потолке вонючие зеленовато-бурые потёки. Вот тогда забьют тревогу.

Взломают дверь. Увидят этого дурака, распухшего. Родных у него нету, никому он не нужен. Спишут смерть на самое простое – нажрался до усрачки да упал неудачно.

Казалось бы, при чём тут Илья?

Да ни при чём!

Только надо вот что…

Он опустошил свою рюмку, помыл, как следует протёр засаленным до коричневой корки полотенцем, убрал в шкафчик. Помыл и убрал свою вилку.

Ну вот, порядок. Будто бы этот в гордом одиночестве пьянствовал. Обычное дело для опустившегося бомжеватого булдыря.

Форточка. Чтоб разложение не учуяли раньше времени, надо её запереть.

Рука тянулась к форточке, словно в си-и-и-и-и-и-ильно заме-е-е-е-е-е-е-е-едленном кадре. За это время Илья успел удивиться, как легко воспринял то, что убил человека, и как хладнокровно, без малейшего сожаления, без тени беспокойства, заметает следы. Словно не впервой. Словно по привычке.

Рука остановилась у форточки.

Снаружи – холод.

Нестерпимо захотелось вырваться из хмельной затхлости.

Дышать.

В голову ударила только что выпитая порция. Рациональное начало дало сбой.

Он выдрал верхний и нижний шпингалеты, дёрнул на себя створку. Трещала присохшая слой к слою краска, рвалась бумага, которой лет пятнадцать назад заклеили щели.

Свежий воздух… долгожданный.

Илья застыл перед распахнутым окном.

Нет!

Нет, это не форточка такая маленькая, что воздушный поток снаружи никак не мог пробиться сквозь плотный шпротно-луково-дымно-спиртовой чад.

Просто нету никакого свежего воздуха.

За окном – сплошь чернота. Даже в самую непроглядную, самую безлунную, самую глухую ночь не бывает такой черноты. Что-то да видишь – хотя бы смутные очертания проступают.

А тут – ничего.

Чёрный плясун.

Илья высунул руку. За границей окна – стоячий, неподвижный ледяной холод.

Там, где пахнет лопухами…

– Ни хрена тут не пахнет. Вообще ничем.

Шестой этаж.

Сколько времени прошло? Сколько тянется эта ночь историй? Утро уже ДОЛЖНО БЫЛО наступить. Точно должно было. Теперь уж нет сомнений.

Почему они так бойко пили водку, а она всё не кончалась?

Страх.

Илья захлопнул окно, запер на шпингалеты, закрыл форточку – тоже запер.

Взгляд уцепился за что-то в отражении.

Оттуда, из черноты, его изучал слезящимися глазами алкаш лет шестидесяти. Землистое лицо, обвислые брыли, жидкие сивые волосы. Голова мелко трясётся.

Это же он, Илья. То, чем он станет.

То, чем он ДОЛЖЕН стать.

Там, в отражении, он увидел, что будет дальше. Ещё пара лет пьянок с сослуживцами – боли в груди, одышка, проблемы с мочеиспусканием. Случайные связи с потасканными расфуфыренными бабами. Он будет перебиваться мелкими подработками, ударно бухать. На пьянку деньги найдутся всегда – ведь все другие желания постепенно вытеснит поганая жажда. Квартира превратится в грязную, серую конуру, пропахнет перегаром, нестираными носками. Бывшая жена и взрослые дочери со временем забудут, что он существует. Потом станут сторониться знакомые, соседи, немногочисленные друзья – те, что не спились и чего-то в жизни добились. Реальность вокруг будет стремительно меняться, он быстро и безнадёжно от неё отстанет. Больной, отупевший, он окончит свой путь в страданиях, в нищете. Внутри поселилось

что-то. Неистребимая, невычищаемая мерзость.

– Не-е-е-е-ет, – прошелестел осенней листвой его голос. – Больше никакого алкоголя. Никогда. Даже пива в рот не возьму. – Он взял подрагивающей рукой полную дядь Володину рюмку, выпил, закусил коркой хлеба.

Пьяница в отражении приопустил голову, зыркнул исподлобья, зло ухмыльнулся жёлтыми сколотыми зубами.

Направляясь к выходу, Илья бросил взгляд на дядь Володю.

Живой. Глаза открыты. Хитрый взгляд ясен, по пятам преследует гостя.

Илья попытался сглотнуть, но ком застрял в пересушенном горле.

Заулюлюкал в глубине берлоги телефон.

– Ты… – всхрипнул Илья.

У-лю-лю-лю-лю!

– Я, – издевательски отозвался дядь Володя. Глаза бегали как заведённые, ощупывали с ног до головы.

У-лю-лю-лю-лю!

– Ты… упал, – сказал Илья. – Я… хотел… до таксофона. В «скорую» позвонить.

У-лю-лю-лю-лю!

– А-а-а-ага! – Хозяин поднял руку, запустил палец в дырку в макушке. Стал теребить внутри, блаженно полуприкрыв глаза, словно кот, которому чешут за ушком.

У-лю-лю-лю-лю!

– Ну, раз у тебя всё нормально, я пойду.

У-лю-лю-лю-лю!

Илье хотелось уйти. Просто уйти. Забыть.

В полутёмной прихожей он протянул руку к вертушке верхнего замка.

Не дотянулся.

Рука…

…нет, лапа.

Коричневая. Членистая. С волосками.

…лапа даже если б и дотянулась, не смогла бы повернуть вертушку. Пальцев-то у тараканов нету. Природа, так сказать, не снабдила.

Он огляделся.