311. Повесть

«Сынок, ты как тут оказался? Почему один?» – спросила Олеся. Она с трудом выдавила из себя слово «сынок»: происходящее никак не укладывалось в голове. Даже на расстоянии она чувствовала что-то… чужое. Чужеродное.

Мальчонка пересёк площадку перед подъездом, подобрал прищепку. Выпрямился, вскинул рывком голову. Зыркнул на Олесю.

Он улыбался.

Улыбка как при параличе – застывшая, судорожная.

Теперь Олеся разглядела два ряда зубов. Бритвенно-острых.

Мальчик зашёл в подъезд. Хлопнула дверка.

Олеся стояла оцепенев.

Чепуха какая… Неужто привиделось? С какой стати? Она сегодня выспалась, а за день ни капельки не устала, хоть и трудилась с самого утра. Да и настроение весь день прекрасное.

Через зал, прихожую и сквозь тонкую дверь слышались неторопливые, уверенные, чеканные детские шажочки по лестнице.

Стук.

А ведь Глебушка давно уже не стучал. Он гордился тем, что подрос и теперь дотягивался до кнопки звонка…

Дядь Володя замолчал, выпучил глаза. Смешно повертел туда-сюда головой, как глупый какаду.

Илья смотрел на него, то и дело разлепляя слипающиеся веки.

– Ну, и чем закончилось?

– А законч… А зак… А-а-а-аптру! А-а-а-аптру!

Хозяин вскочил, опрокинул табуретку, неуклюже крутнулся на одной ноге, изображая мастера боевых искусств из заморских боевиков, и с криком «Кия-я-я-я-я!» припечатал к стене таракана.

Чпок.

По обоям размазалось коричневое пятно в форме кометы, а поломанные усики продолжали вяло шевелиться, приводимые в движение примитивным нервным механизмом.

Ни слова больше не говоря, он уплыл в туалет.

Илья уютно пристроил голову в изгиб локтя. Веки сами собой сомкнулись. Намертво.

Тьма.

Чёрная.

С красной каймой.

Илья вскинулся, продрал глаза. Голова, словно свинцовый шар, клонилась то в одну сторону, то в другую.

Всё та же обшарпанная кухня в квартире опустившегося пропойцы дядь Володи, бывшего мента.

А вот и он сам, напротив. Сидит на табуретке. Лыбится. И таращится эдак… плотоядно, что ли. Глаза шаловливые, нижнюю губу закусил.

Перед ним полная водки рюмка, сверху подсохшая корка хлеба – словно для покойника приготовлено.

За окном всё ещё темно, но дождь, судя по тишине, наконец перестал.

Пора идти. Пора идти. Точно пора уходить. Хватит. Засиделся.

– На каком этаже, ты сказал, живёт Олеся?

Дядь Володя молчит.

– Ты сказал, два этажа выше меня.

Дядь Володя молчит.

– Я на четвёртом живу. Как она может жить два этажа выше, если в доме их всего пять?

Дядь Володя не шелохнулся.

– Брехло ты ебаное. Байки твои – хуйня собачья. Может, никакой ты и не мент, а форму тогда, давно, просто украл?

В голову закралась сумасбродная мысль: если не разорвать этот порочный круг безумных историй сейчас, дядь Володя не остановится никогда. Вон, гляньте в эти одержимые глаза – он ведь только и ждал, когда ты очнёшься, чтоб вновь вывалить на тебя ворох дурацких россказней. А потом ещё, ещё, ещё. Он хочет утопить тебя в этих байках. Чтоб ты увяз, захлебнулся гнилостной водой из болота, что чавкает и хлюпает там, где протекала речка Нижний Судок и где квартал хрущёвок укатал под себя совхозные угодья.

– Мне пора, – сказал Илья.

Он попытался подняться с табуретки, но плюхнулся обратно.

Попытался вновь – получилось.

На плечи легли руки дядь Володи.

Плюх.

– А ну сядь! – скомандовал бывший мент. – Я с тобой не закончил! Надо ещё рассказать про одно место недалеко отсюда. Там лопухами это… пахнет.

Глаза у него стали ещё безумнее – выкатились из орбит, словно теннисные мячи.

Короткий сон отрезвил Илью. Организм бил тревогу: надо шуровать домой отсыпаться, а не то, чего доброго, сердце сделает остановку по требованию.

– А ну пей! – Владимир Сергеич виртуозным движением скрутил крышку с бутылки, плеснул в рюмку, не пролив ни капли, и закрутил обратно – всё одной рукой. Из-под верхней губы на плотоядно поджатую нижнюю и на подбородок сочилась слюна.

Размочаленные нервы у Ильи сдали. Он не мог больше пьянствовать. И не мог смотреть на этого старого сумасброда.

– Командовать в ментовке у себя будешь! – проревел он, вскакивая.

Лицо дядь Володи стало мрачнее тучи.

– Чё ты тявкнул, псинка?! – тоненько пропищал он.

Пока мент подымался с табуретки, Илья толкнул его во впалую грудь. Табуретка с грохотом опрокинулась. Плешивая голова стукнулась о ручку духовки.

Хруп.

Тело замерло полусидя, прислонившись спиной к плите. Голова свесилась на грудь, словно у плюшевого медвежонка с ниткой вместо шеи. В редковолосой макушке чернела дырка. К торцу ручки духовки прилип окровавленный клочок сивых волос.

Илья глядел на это и мысленно прокручивал в уме, что будет дальше.

Кто-нибудь видел, как он спускался вместе с дядь Володей по лестнице, как заходил в его квартиру? Нет, они никого не встретили. И вряд ли старый брехун кому-то доложил, что собирается пригласить нового соседа раздавить бутылку.

В глазок могли случайно заметить…

Ладно, это вряд ли. Допустим, всё же не заметили.