419

– Это у нас коллекция трофеев. Мы туда о свежих победах пишем.

Фотографии молодых африканцев – с улыбкой и без улыбки, у одних репы на головах, другие салютуют а-ля Бенни Хилл [52] , третьи в лифчике и панталонах («в доказательство вашей искренности»), у четвертых рукописные таблички – «В МОИХ ТРУСАХ ЖИВЕТ СТРАШНЫЙ ЗВЕРЬ», или «Я СТРЕЛЯЛ В ДЖ. Р.!» [53] , или «ТАЩИ НАС ОТСЮДА, СКОТТИ! ТУТ НЕТ РАЗУМНОЙ ЖИЗНИ» [54] .

Один человек держал плакат якобы на шведском:

...

ЯПОЛ

НЫЙЛ

ОПУХ!

Другой написал то, что счел названием международного банковского картеля:

...

П.О. РейхсТрест Рациональных Европейских Торговых

Лукративных Операционно-Хозяйственных Активов

Уоррен уже смеялся в голос.

– Обхохочешься, блин!

Но Лору повело – не от грусти, нет, не вполне. Что-то не стыковалось, трепетало, ускользая. Уоррен промотал вниз: бесконечные фотографии, на каждой штемпель «СОБСТВЕННОСТЬ!». Она уже встречала такие снимки. В исторических монографиях.

Уоррен открывал все новые окна, они заполняли монитор, заслоняли друг друга.

– Погоди-погоди, – сказал он, когда она поднялась. – Вот это тебе понравится. Я тебя вспоминал.

...

Уважаемый вождь Огун.

Счастлив получить от вас весточку, старина! Я прекрасно помню те деньки, что провел в Колониальной администрации Судана. Я работал с профессором Фиолеттом, который изучал афродизиакальное воздействие копытов зебры на жен британских чиновников. Полагаю, супруг миссис Павлин в конце концов убил профессора Фиолетта. В библиотеке. Подсвечником.

Искренне ваш,

полковник Горчиц, ОЕВ

P.S. Я переслал вашу просьбу моей помощнице мисс Пурпур, сотруднице Управления Легальных Исследований Корпоративного Аппарата (У.Л.И.К.А.), которая курирует финансовые вопросы подобного рода.

– Копыт, – сказала Лора. – А не копытов.

– Чего?

– Я к маме спущусь.

– Подожди. Вот, глянь. Еще один дуболом пришел к Церкви Пресвятого Турнепса.

Напротив на немом телеэкране участники конкурса перешли к живым червям, а Лора устала от братниных игр. Но, уже уходя, заметила на экране письмо, которое начиналось словами: «Мои поздравления с тождествами…» И застыла.

– Открой-ка, – сказала она.

Открылось письмо. Ответ полковнику Горчицу от вождя Огуна. Вот оно: «тождествами». Не самая уникальная ошибка, но все же…

– Можно мне копии? – спросила она. – Этих писем. И остальных? Распечатаешь мне?

– Которые?

– Все.

– Там страниц сто минимум.

– И письма, которые папе писали, – прибавила она. – Они тоже нужны.

82

– Ей тут нельзя.

– Ей некуда идти.

– Ей тут нельзя.

Говорили о ней, шептались на иджо, чтоб она не поняла. Но она понимала. Понимала, о чем говорят, слышала в звоне материного голоса, в паузах между словами.

– Вечно ты в облаках витаешь. Дурья твоя башка. Как тебе взбрело ее сюда тащить? Ей тут нельзя.

– Ей больше некуда идти.

Амина лежала спиной к ним на циновке, притворялась, что спит. Ннамди включил ей отпугиватель москитов, и она смотрела, как вьется тонкий дымок. Снаружи лило как из ведра, дождь колотил по крыше. По стене скользнула ящерка – оранжевая голова, за ней текучее синее тельце.

Говорили об Амине.

– Ей тут нельзя. Пускай уходит.

83

Вся деревня явилась встречать Ннамди – криками и смехом, барабанным боем и плясками.

– Блудный сын вернулся! – крикнул кто-то.

– Аминь! – ответил кто-то другой.

Женщины махали пальмовыми листьями, мужчины отбивали ритм. У Амины закружилась голова. Барабаны иджо – они такие… неумолимые, никогда не замолкают, не переводят дыхания, так не похожи на одинокие струны годже и дыхание флейт какаки, так не похожи на музыку Сахеля. Северные фула – тоже барабанщики, но до этого молота по наковальне им далеко. Ритмы фула рождались из толченого проса – женщины собирались вокруг глубокой ступы, превращали музыку в пищу, пищу – в музыку. У иджо барабаны другие – кровь и пламя, дождь и гром; человеческое сердце после тяжкого труда.

Ннамди тоже пошел плясать – повел одну процессию, влился в другую. Танцоры Сахеля ступали легонько, точно вздыхали, двигались под мелодию, а не ритм, каждый шаг – скольжение, грациозное, почти нежное. Здесь же танцоров вела – гнала – решительная сила, крики жестов, мужчины и женщины вместе, согнулись, ноги топают, руки вырезают узоры по воздуху, движения точны, рублены, смех – почти отдельный инструмент.

У Амины подкашивались ноги. Слишком долго стояла. Из веселой сумбурной круговерти вынырнул Ннамди:

– Пойдем, тебе надо прилечь.