50 знаменитых больных

Душеприказчик Кафки, Макс Брод, нарушил завещание человека, для которого был единственным другом. Он издал не только произведения Кафки, но и его личные письма, дневники, об уничтожении которых писатель просил особенно настойчиво. Милан Кундера обвиняет Брода в предательстве — оговаривая, впрочем, что и сам не смог бы сжечь все, написанное Кафкой, что оставил бы несколько произведений.

Так или иначе, труды Кафки опубликованы (и если сам он смотрел на них как на вздор, то сегодня найдется немало читателей, которые сочтут их бредом), дневники и письма изданы. И благодаря «предательству» Макса Брода мы можем не только погрузиться в патологически причудливые фантазии Франца Кафки, но и со всей ясностью увидеть, что они лишь отражают его душевный мир. Вообще, характерная для Кафки зацикленность на самом себе зачастую кажется неустанным поиском несчастья.

Иногда складывается впечатление, что Кафка находится в коконе собственных переживаний — для него не существует внешних событий. А ведь он появился на свет в то время, когда возникла чешская государственность, родился литературный чешский язык, ставший языком Гашека, Чапека, Кундеры (впрочем, последний уже долгие годы пишет по-французски). Все это прошло мимо Франца Кафки — он писал по-немецки. И даже сегодня находятся люди, для которых становится откровением, что Кафка — не немецкий писатель.

Франц Кафка родился 3 июля 1883 года в Праге — городе, где чехи, немцы и евреи жили бок о бок, но как бы в параллельных мирах, не пересекаясь друг с другом и не интересуясь друг другом. Впрочем, время от времени вспыхивали конфликты, иногда более серьезные, иногда менее — тогда соседи обращали внимание друг на друга, но все затихало, и замкнутость мирков национальных общин восстанавливалась.

А Кафка не вписывался никуда, точнее, он всюду был «не полностью». Немецкий критик Гюнтер Андерс писал: «Как еврей он не был полностью своим в христианском мире. Как индифферентный еврей — а таким он поначалу был — он не был полностью своим среди евреев. Как немецкоязычный — не был полностью своим среди чехов. Как немецкоязычный еврей — не был полностью своим среди богемских немцев. Как богемец — не был полностью австрийцем. Как служащий по страхованию рабочих — не полностью принадлежал к буржуазии. Как бюргерский сын — не полностью относился к рабочим. Но и в канцелярии он не был целиком, ибо чувствовал себя писателем. Но и писателем он не был, ибо отдавал все силы семье». Но и в семье собственных родителей он был чужеродным элементом — и здесь это «не полностью».

Не умея вписаться ни в одно сообщество, Кафка ненавидит Прагу (а может, наоборот: ненависть к Праге мешает ему стать «своим» в этом городе). Он ничего не заимствует из ее традиций и легенд, стремится бежать из нее. Почему такая ненависть? Возможно, потому, что Прага была городом детства Франца, местом, где жила его семья.

И в то же время Франц Кафка сам может служить символом Праги того времени, которую раздирали политические, языковые и культурные противоречия между немецкой, чешской и еврейской составляющими «личности» города. Также и Кафка — в его душе сочетались, жили независимо друг от друга и периодически вступали в конфликт отцовская и материнская линии. С одной стороны, отцовская фамилия, отмеченная «силой, здоровьем, хорошим аппетитом, сильным голосом, даром слова, самодовольством, чувством превосходства над всеми, упорством, остроумием, знанием людей, определенным благородством». С другой — материнская линия Леви, которой присущи «упорство, чувствительность, чувство справедливости, беспокойство». В письме, написанном отцу в 1919 году, которое тот, впрочем, так никогда и не прочитал, он открыто объявляет себя Леви. Кафка ненавидел оба «К» в своей фамилии, которая в переводе с чешского означает «галка». Галка была изображена на вывеске отцовского магазина, и Франц, очевидно, неуютно чувствовал себя в семействе галок — громогласных, уверенных в себе, наглых и хамоватых птиц. А Кафка чувствовал себя хилым, неуклюжим и смешным — возможно, из-за высокого роста, которого всегда стыдился. Впрочем, полностью отождествлять себя с материнским семейством писатель тоже не готов, он оговаривает, что он Леви — но «с некоторой основой Кафки». Опять — «не полностью».

Для Кафки литература стала прежде всего той сферой, куда отцу доступ был закрыт. Это был маленький остров свободы, место, где Франц брал реванш над отцом, где он был независим.