7том. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

Этот эпизод дает возможность Рабле проявить свою любовь к искусству и свои познания в архитектуре. В противовес другим гуманистам той эпохи, в большинстве своем равнодушным к красоте форм и очарованию красок, он отличался не только острым умом, но и острым глазом, и его особенно интересовало зодчество, воскрешенное итальянским Возрождением, которое вдохновлялось Витрувием и древними руинами. В Сенте он, наверно, любовался римским амфитеатром. В Телемском аббатстве с его шестью башнями по углам есть все же нечто готическое. Его архитектура описана подробно, его размеры указаны точно, так что можно было попытаться начертить его план. Этот опыт проделывался дважды: впервые — в 1840 году, Франсуа Ленорманом, и совсем недавно — Артюром Эларом. Между планами, поперечными разрезами и фасадами, которые были представлены этими двумя археологами, нет, разумеется, полного тождества, но есть несомненное сходство. Это доказывает, что слог Рабле ясен и точен, что он в совершенстве владел искусством описания. Таким образом, читая его книгу, мы можем довольно отчетливо представить себе Телемское аббатство. Это красивое здание во вкусе раннего французского Возрождения. Посреди двора мы видим фонтан, украшенный изображением трех Граций. Над главным входом — надпись: Делай что хочешь. Брат Франсуа, ненавидевший всякое принуждение, завел в этой выдуманной им обители устав, в котором все противоречит обычному укладу монастырской жизни, всему, что он видел и испытал в Фонтене. Женщины допускаются в Телемскую обитель наравне с мужчинами. Там все свободны, учтивы и богаты. Это три основных пункта. Выполнение первых двух зависит от характера самих телемитов. Выполнение третьего пункта обеспечено благодаря щедрости Грангузье. Он создал телемитам привольную жизнь, чтобы они могли заниматься свободными науками, изощряться в различных искусствах, весело и приятно беседовать. Рабле не нашел нужным указать, в какую сумму исчислялись богатства обители и как их расходовали. Если б мы теперь вздумали представить план фаланстеры, от нас бы потребовалась большая точность.

Считаем не лишним заметить, что монах, которого автор изобразил обжорой и пьяницей, — этот монах, составляя подробный план аббатства, забыл про кухни.

ВТОРАЯ КНИГА

Вторая книга, написанная, как полагают, раньше первой, начинается с рассказа о родословной и о рождении Пантагрюэля, сына Гаргантюа и Бадбек. Бадбек умерла от родов. Вот почему добрый Гаргантюа в промежутке между этими двумя событиями — рождением и смертью — ржал как жеребец и ревел коровой. Так выражается наш автор, — простим ему это. Он еще и не то себе позволял, милостивые государыни, — можете мне поверить.

Когда Пантагрюэлю пришло время учиться, он отправился в Пуатье и там оказал большие успехи. Однажды он отломил от скалы огромный камень, длиной, шириной и толщиной примерно в двенадцать туаз, и установил его среди поля на четырех столбах — «дабы школяры, когда им нечего делать, забирались туда с изрядным количеством бутылок, ветчины и пирожков, устраивали себе пир и ножичком вырезали на камне свои имена».

Здесь Рабле погружает нас в мир народных преданий. Народ приписывал прихоти великанов переноску этих неотесанных глыб; позднее их стали именовать друидическими, кельтскими, доисторическими, но так и не смогли объяснить их происхождение более убедительно, чем это сделал, пользуясь народным поверьем, Рабле по отношению к пуатьерскому камню, на котором в его времена пировали школяры. Пантагрюэль в данный момент — великан, способный, как и его отец, проглотить вместе с салатом паломников. Дайте срок — и он станет человеком нормального роста, таким же, как мы с вами. Но дай бог, чтобы мы сравнялись с ним в мудрости! Ибо Пантагрюэль во всех случаях жизни проявляет одинаковое благоразумие и доброту.

Как-то раз после ужина, прогуливаясь со своими приятелями в Орлеане у городских ворот, Пантагрюэль повстречал студента, шедшего по парижской дороге, и, поздоровавшись с ним, спросил:

— Откуда это ты, братец, в такой час?

Студент же ему на это ответил:

— Из альмаматеринской, достославной и достохвальной академии города, нарицаемого Лютецией [535]

.

На следующий вопрос Пантагрюэля студент ответил так:

— Мы трансфретируем Секвану поутру и ввечеру, деамбулируем по урбаническим перекресткусам.

Продолжая латинизировать, он так поясняет, из какой французской провинции он родом:

— Отцы и праотцы мои из регионов Лимузинских.

— Понимаю, — сказал Пантагрюэль, — ты всего-навсего лимузинец, а туда же, суешься перенимать у парижан.

С этими словами добрый великан схватил его за горло и чуть не задушил.

Эпизод с лимузинским студентом — эпизод знаменитый. Канцлер Пакье упоминает о нем в своей книге «Исследования о Франции»:

«Мы должны прибегать к помощи греческого и латинского языка, но не для того чтобы без всякого смысла сдирать с них кожу, как это делал во дни нашей юности Элизен, которого наш славный Рабле так остроумно высмеял в лице лимузинского студента».