8–9–8

«Драконоведение» и «Мир гейзеров» на месте, остальное тоже вроде бы нетронуто. Габриель присаживается на корточки перед Эдит и Гауди, сгребает их в охапку — как милых его сердцу людей, с которыми случилось несчастье. То же он проделал бы с Фэл, не переставая утешать ее насчет неполученной научной премии, пусть и не Нобелевской; насчет неполученного гранта, насчет неустроенной личной жизни. Хотя нет — Фэл устроила свою личную жизнь именно так, как хотела сама. То же он проделал бы с Рекуэрдой, утешая его насчет исчезновения сестры, малышки Чус, за этим исчезновением таится что-то страшное. Хотя нет — Рекуэрда слишком толстый, так просто его не обхватишь. То же он проделал бы с Таней, утешая ее насчет невозможности поездки в Тунис и кормежки голубей в четыре руки. Хотя нет — Таню нельзя подпускать слишком близко, проблем после этого не оберешься. То же он проделал бы… с кем? Не так-то много у Габриеля в запасе людей, способных вызвать искренние, без всяких оговорок, чувства.

Люди — не книги.

И кто заплатит за безнадежно испорченную суперобложку «Эдит Пиаф в картинках и фотографиях»?

Шорох у прилавка заставляет Габриеля вздрогнуть.

Мальчишка в фисташковых носках и не думал никуда уходить. Вместо этого он влез в святая святых «Фиделя и Че», роется в запасах сигар, роется в хьюмидорах (Габриель может определить это, даже не видя маленького наглеца, — по характерному щелканью замков). Там же, за прилавком, находится касса с небольшим количеством денег в ней, но касса почему-то не волнует Габриеля.

А потревоженные хьюмидоры — волнуют.

— Ты что это здесь устроил?!..

Габриель намеревался поймать мальчишку на горячем и задать ему хорошенькую взбучку — так, чтобы он залился слезами в три ручья, — не тут-то было! Фисташковый стервец не выглядит напуганным, смотрит на Габриеля круглыми глазами, наклонив голову, как птица.

И молчит.

Молчит и Габриель — но не потому, что ему нечего сказать, слов-то как раз хватило бы не на одного подобного невежу-посетителя. Просто слова никак не хотят вылезать из горла, а язык присох к небу, ведь в руках у присевшего на корточки мальчишки раскрытый хьюмидор.

Особенный хьюмидор.

Тот самый, на котором изображены Фидель и его соратники, теснящие контрреволюционеров с Плайя-Хирон в 1961 году. Тот самый, на торцах которого выжжены пальмы, звезды и морские раковины. Тот самый, где когда-то хранился несуразный краб с камешками вместо глаз — любимая брошка Фэл. А потом — дневник Птицелова.

Он и сейчас там, Габриелю хорошо видны истрепанные края.

— Зачем… Зачем ты это взял? — свистящим шепотом спрашивает Габриель.

— Захотел и взял, — не сразу отвечает мальчишка. — Ты сам сказал: я могу выбрать, что захочу. Я хочу это.

— Я имел в виду книгу. А это — не книга.

— Это книга, — в подтверждение своих слов мальчишка тычет в обложку дневника.

— Это только похоже на книгу, но не книга.

— Я хочу это.

— Это стоит очень дорого, — Габриель пробует зайти с другого конца. — У тебя есть деньги?

— Я хочу это.

— И вообще, это не продается.

— Я хочу это.

Если до сих пор мальчишка просто держал хьюмидор в руках, то теперь он с силой сжимает его — семь потов с тебя сойдет, а не вырвешь.

— Может, ты хочешь мороженого? Я мог бы угостить тебя чудесным мороженым…

— Хочу эту книгу.

— …или купить тебе игрушку. Машину. Хочешь машину, почти как настоящую?

— Хочу эту книгу.

— А хочешь, мы сходим в кино? В океанариум? В зоопарк?

— Хочу эту книгу.

— Ну почему… Почему ты упрямишься? Зачем она тебе нужна?

— Хочу эту книгу, — продолжает ныть мальчишка.

Нет, правда: стоит только попытаться отнять дневник

у упрямца, как он тотчас же рассыплется, распадется на отдельные листы, на обрывки листов. Обратно их не соберешь. Это было бы спасением, неожиданно думает Габриель: это было бы избавлением от Птицелова, отравившего и до сих пор отравляющего его жизнь. Выход из кошмара лежал на поверхности, а лабиринта, по которому он бродил до сих пор, натыкаясь на тени семи жертв, — его и вовсе не существует! Или он перестанет существовать, стоить лишь вступить в единоборство с мальчишкой.

Избавиться от дневника так просто, проще только вымыть руки, переставить ценники, сменить девушку, сменить джинсы на шорты, перевернуть табличку с CERRADO/ ABIERTO —

почему он не сделал этого раньше?

Почему, почему…

Потому что… слишком многое с ним связано? Слишком он привык думать о Птицелове? Слишком велика сила слов, коротающих век под прохудившейся обложкой? Слишком велика их власть над Габриелем?

Ответа нет.

Но зачем какому-то мальчишке понадобилась полуистлевшая тетрадь? А зачем самому Габриелю понадобилась эта тетрадь двадцать лет назад?

Ответа нет.

— Как тебя зовут? — спрашивает Габриель у мальчишки.

Вместо ответа засранец лишь крепче сжимает губы, еще больше округляет глаза и быстро-быстро мигает.

— Я — Габриель. А ты?

— Хочу эту книгу.

— Ну ладно… Давай поговорим, как мужчина с мужчиной, без капризов. Ты согласен? Просто объясни мне, почему тебе понадобилась именно эта шкатулка?