8–9–8

Габриель тщетно пытался пристроить его в какое-нибудь (более подходящее) место, сунуть на полку с книгами — напрасный труд. Ни одно книжное сообщество не приняло дневник, он выглядит бельмом на глазу, инородным телом в шкафах с классикой, мемуаристикой и переводной литературой. Рядом с трудами средневековых философов, современных психоаналитиков, историческими монографиями, — даже среди самоучителей! А когда Габриель рискнул втиснуть его между Грэмом Грином и «Гэндзи-Моногатари», дневник и вовсе повел себя странно: выдвинулся на палец, потом — на ладонь, а потом — свалился на пол.

Или это Грэм Грин и «Гэндзи-Моногатари» повели себя странно?

Возможно, они знают больше, чем знает Габриель, —

ведь Габриель осилил только первый десяток страниц из дневника.

Почерк у Птицелова чудовищный (вот кто не относится к бумаге как к доброй знакомой!). Слова лепятся друг к другу без всяких промежутков и практически нет ни одной строки, чтобы хоть что-то не было вымарано, вычеркнуто, заретушировано черным. Именно так — просто зачеркнуть слово одной линией Птицелову недостаточно, он должен уничтожить его, стереть с лица земли. Оставшиеся слова смыкают ряды еще теснее. Они кажутся Габриелю деревянными занозистыми болванами, целой армией болванов. Они — такие же простые, как и человек, который написал их; они вполне могли бы работать на кухне, чистить картофель, мелко резать лук. Или заниматься какой-нибудь другой — тяжелой и неблагодарной, — не требующей особого напряжения ума работой.

Именно так — простые слова.

Габриель специально проверял: нет ни одного сочетания букв, незнакомого ему. Если расцепить и растянуть их, поставить отдельно, то получится всего лишь:

я

она

кожа

трогать

волосы

волос

рот

блузка

пятно

дышу

не дышит

паук

ноготь

капает

стекает

глаз

синий

красный

аккуратно

надрез

всегда

и сотня других слов, даже тетка-Соледад не нашла бы в них ничего особенного. Даже у тетки-Соледад есть глаза, рот волосы и ногти. Неизвестно, есть ли у нее блузка, но блузки точно есть у Марии-Христины, мамы, бабушки и Фэл. Прежде чем съесть апельсин, мама делает на нем надрезы. Когда же за дело берется не очень ловкий Габриель — сок из апельсина стекает и капает. Габриель не единожды видел пауков, иногда (все чаще) он трогает себя за одно — самое интересное — место. А стоит ему посадить пятно на рубашку, как все вокруг начинают говорить: «Что за наказание! Ты мог бы есть аккуратно?» Когда Габриель ныряет в воду — он не дышит, а все оставшееся время — дышит.

Море (если смотреть на него издали) — синее.

Запрещающий сигнал светофора — красный.

За всеми этими словами скрывается совершенно ясная, обычная, ничем не примечательная жизнь, такой она была

всегда.

Совсем другие вещи происходят в дневнике Птицелова. Простые слова, собранные в определенном порядке, обдают Габриеля таким смрадом, что мороз продирает по коже (коже, о!..). В дневнике Птицелова происходит что-то очень страшное, пугающее, нечеловеческое. Габриель еще недостаточно взрослый и недостаточно умный, чтобы понять, что именно происходит там, одно он знает точно: дневник никто не должен увидеть.

Хотя бы до тех пор, пока он сам во всем не разберется.

Вот ему и приходится постоянно прятать записи Птицелова, и место под подушкой кажется относительно безопасным. Какое-то время, пока не начинаются ночные кошмары. Они лишены определенного сюжета, образов в них тоже немного; есть лишь стойкое ощущение надвигающейся беды, мутной, липкой и неотвратимой. Есть ощущение затерянности в бесконечных ужасающих лабиринтах, где только один вход (он же является выходом) — и где Габриеля поджидает…

поджидает

смерть.

Ничего общего с тем роскошным составом, на котором уехал его счастливец-отец, смерть — никакое не средство передвижения. Смерть — это…

Габриель просыпается, так и не уяснив, что же такое на самом деле смерть, с него градом катится пот, зуб не попадает на зуб, ладони невозможно разжать. А когда они все же разжимаются, то на них хорошо видны тонкие полоски от ногтей.

Синие, но иногда — красные.

Наверное, Мария-Христина (большая поклонница «ДЖЕФФЕРСОН ЭЙРПЛЕЙН» и их «Сюрреалистической подушки») отнеслась бы к происходящему иначе. Более спокойно, более философски. Не исключено, что она бы просто посмеялась, отпустила пару шуточек. Но все происходит не с ней, а с несчастным Габриелем.

И вариантов решения проблемы у Габриеля нет.

Он чахнет на глазах, и это становится заметно окружающим.

— Ты не заболел, сынок? — обеспокоенно спрашивает мать. — Сегодня ночью ты вскрикивал… Нужно показать тебя доктору.

— Нет, со мной все в порядке.

Габриель панически боится докторов и разговоров о них, среди докторов встречаются такие ушлые типы, такие доки, что и сам не заметишь, как из тебя выудят все на свете!

— Ты похудел. Ты совсем худой и мало ешь. Вон какие у тебя круги под глазами. Ты часом не стал курить? Ты скоро совсем свихнешься со своими сигарами.

— Я не курю. Честное слово.

— Может, тебя беспокоят легкие? Боли в груди нет? У твоего покойного отца…

— Я даже ни разу не кашлянул, мама! Я вообще не кашляю.

— А сердце? Тебя не беспокоит сердце?