#8-Дань Псам

Муриллио повернулся, поклонился Стонни Менакис. - Хозяйка, мы только разговаривали.

- Ты давал советы, - оборвала его она, - и подначивал ученика. Первое квалифицируется как урок. Второе - как согласие на сверхурочные занятия в будущем.

Улыбка Беллама стала шире. - Уверяю вас, Госпожа, мой отец не замедлил оплатить дополнительный счет.

Женщина фыркнула, выходя из сумрака. - Любой?

- В разумных пределах - да.

Она выглядела ужасно. Она стала старой, утомленной, одежда истрепалась. Не знай ее Муриллио, он принял бы Стонни за пьяницу в периоде кратковременного протрезвления, за которым последует падение в гибельную бездну. Он понимал, что ее гнетет не алкоголь, а нечто гораздо более трагическое. Стыд и вина, презрение к себе, горе. Нежеланный сын похищен - вообразить, будто такое оставит ее равнодушной, означает вовсе не понимать людей.

Муриллио сказал Белламу: - Тебе лучше идти.

Учителя смотрели в спину уходящему. - Погляди, - пробормотала Стонни, когда Беллам достиг ворот. - Одни локти и колени.

- Это пройдет.

- Всего лишь этап?

- Да. - Он узнавал игру, способ говорить о Харлло, не называя его имени, не упоминая о жизни, которая его могла бы ожидать, об украденном будущем. Она занималась этим снова и снова, при любой оказии. Внешне невинные реплики - на деле самобичевание мазохистки. Для этого требуется кто-то вроде Муриллио, кто-то, готовый стоять и слушать и делать вид, что все в норме - не замечая метания, не замечая кровь души, оросившую землю под ее сапогами. Она поймала его в ловушку такой роли, пользуясь его влюбленностью, восхищением. Он уже не был уверен, что любовь сможет выдержать подобное злоупотребление.

Мир мал. И становится все меньше.

Он обошел все бедняцкие трущобы к югу от города, между большими дорогами. Он осмотрел десятки неопознанных трупов. Фактически это вошло в привычку; располагая лишь невнятным описанием Харлло, он старался сделать все, что мог. Никто, знавший ребенка, не смог ходить с ним. Ни Стонни, ни Мирла или Бедек. То и дело Муриллио приходилось спускаться в очередную яму и поближе рассматривать очередного мальчишку, вялое пыльное лицо, глаза, сомкнутые во сне или зажмуренные от боли; молчаливые недвижные лица уже преследуют его ночами, проходят парадом, траурной процессией столь горестной, что он просыпается со слезами на глазах.

Стонни он ничего не рассказывал. Не рассказывал о том, как совместные с Крюппом расспросы среди рыбаков и моряков не подтвердили версии о похищении пятилетнего мальчика. Каждый след приводил в пустоту, не давая даже намека или отдаленной возможности - лишь отдаленное сходство с еще одним ребенком, брошенным задолго до прихода смерти - “дважды мертвым”, как выражаются стражники, ведущие записи о найденных телах.

- Я подумываю передать мою долю в школе, - сказала Стонни. - Тебе.

Он удивленно повернул голову: - Я не приму.

- Тогда будешь дураком. Хотя я так и знала. Ты подошел бы лучше. Был бы лучшим учителем. Я с трудом поддерживала в себе интерес с самого начала - все было только ради денег. Сейчас я вижу, что готова все бросить. Я не забочусь о школе и учениках, даже о самых способных вроде Нома. Честно говоря, мне ни до чего нет дела.

“Даже до тебя, Муриллио”. Да, он расслышал невысказанные слова. Ну, похоже, она готова его прогнать. Как ни мил он ей в качестве партнера игры в самоистязание, для полного саморазрушения нужно одиночество. Изоляция - не просто защитный механизм: оно служит для подготовки к наказаниям более серьезным, а венцом их обычно является самоубийство. Со своей позиции она может видеть изгнание Муриллио как милость. Увы, это самая несносная форма жалости к себе.

Он отдал сердце не той женщине. “Расчет времени, Беллам Ном, это всё. В мечом в руке.

С любовью в руках.

Да ладно. Я понял это, орудуя рапирой”.

- Не принимайте поспешных решений, - сказал он. - У меня осталось одно средство… “Не очень приятное, но тебе лучше не знать”.

Стонни просто отвернулась. - Тогда до завтра.

***

Многие люди, пропитавшись за прожитые годы жесткой негибкостью, приобретают страх перед незнакомыми местами, хотя в то же время жаждут каких-то перемен в жизни, чего-то нового. “Новое” для них - мир фантастический, бесформенный, являющийся ответом на смутные мечты; для него характерно скорее отсутствие старого, нежели присутствие нового. Он - соединение эмоций и игр завистливого воображения, и точное местоположение тут не важно. Попасть в этот мир возможно лишь путем ломки обыденной ситуации, мучительных дерзаний - и как тут не родиться стражу?

А некоторые решают вообще ничего не менять. Некоторые отрицают даже самые разумные перемены.

В “К’рул-баре” бывший солдат малазанской империи Дымка стояла над бесчувственным телом любовницы; за ее спиной ходил взад и вперед Дергунчик, бормоча под нос самообвинения, перемежающиеся взрывами ругательств на полудюжине языков.