#8-Дань Псам

По морщинистым щекам, которые, казалось, были обречены на вечную сухость, текли ручьями слезы. Теперь он будет думать долго, думать трудно, возвращаясь к чувствам, потерянным очень давно и оттого кажущимся чужеродными и опасными для гаваней его души.

Он будет удивляться, с растущим беспокойством, мертвому Элайнту, который, сбежав из королевства Смерти, решил выбрать новым хозяином Увечного Бога.

Трон, сказал как-то император Келланвед, сделан из многих частей. И, добавил он, любая может сломаться, причиняя королю вечные неудобства. Нет, не годится просто сидеть на троне, пропадая в его вечном одиночестве. Он знал это задолго до того, как Келланвед возмечтал о собственной империи. Вот только он не умеет создавать звучные высказывания.

Что ж, все не без порока.

***

В темном озерце десятки валунов поднимались над лишенной проблесков света, лишенной, по видимому, жизни поверхностью. Они кажутся островками, не связанными между собой; не видно ни цепи, свидетельствующей о затопленной горной гряде, ни полукруга, означающего потухшую кальдеру. Каждый торчит отдельным, дерзким вызовом.

Так ли было в начале начал? Бесчисленные ученые изощрялись, придавая смысл существованию отдельных миров, налагая на них порядок множеством истолкований. Прочерчивались линии, ставились разноцветные значки; лица слились в философские течения. Свойства, аспекты… вот Тьма, а вон там Жизнь. Свет, Земля, Огонь, Тень, Воздух, Вода. И Смерть. Эти аспекты будто бы начинались как сущности чистые, не запятнанные взаимными касаниями. Время - это некий враг, переносящий заразу от одного к другому.

Эндест Силан много размышлял обо всем этом - и оставался в плену колючей, гнетущей неуверенности. Его опыт говорил, что чистота - неприятная концепция, и картина воображаемого мира чистоты наполняла его страхом. Совершенно чистое бытие - лишь физический аналог точки зрения уверенного-во-всем существа. В нем жестокость будет процветать, не сдерживаемая сочувствием. Чистый не может уважать нечистых, не так ли? Ему даже не потребуется оправдывать их уничтожение, ведь низость нечистого всегда самоочевидна.

Как бы не начинался мир, полагал он, чистые формы были лишь сырым материалом для творения более изысканного. Любой алхимик знает: трансформация начинается лишь в смеси. Для процветания жизни необходима бесконечная череда катализаторов.

Его Лорд это понимал. Само понимание заставило его сделать то, что он сделал. А перемены оказались - для многих - устрашающими. Аномандер Рейк сражался за вселенную практически один. Даже братья его отпали, скованные кровными узами, и погрузились в последовавший хаос.

Был ли Харкенас воистину первым городом? Первым, самым гордым сигналом наступления космического порядка? Действительно ли Тьма предшествовала всему иному? Как насчет других миров, соперничающих королевств? И, если хорошенько подумать над веком творения, не началось ли смешение уже тогда? Разве не было Смерти во владениях Тьмы, Света, Огня и так далее? Да и как Жизнь и Смерть могли существовать отдельно друг от друга?

Нет, он верит теперь, что Век Чистоты - всего лишь миф, изобретение, удобное разделение всех необходимых для сущего сил. Но … не он ли был свидетелем Явления Света? Добровольного отречения Матери Тьмы от вечной стагнации? Не он ли собственными глазами наблюдал рождение солнца над благословенным, драгоценным городом? Почему он не понял уже тогда, что неизбежны иные последствия? Что пробудится огонь, завоют яростные ветры, вздыбятся воды и земля пойдет трещинами? Что смерть хлынет в их мир жестокими ливнями насилия? Что Тень скользнет между вещами, едва заметно извращая все первоначальные абсолюты?

Он одиноко сидел в комнате, как делают все старики, когда последний ровесник -свидетель уходит, когда лишь каменные стены и бесчувственная мебель сгрудились вокруг, насмехаясь над последними вздохами, над последними жалкими резонами продолжать жизнь. Но ум его свидетельствовал все с той же острой, мучительной ясностью. Андарист входит, шатаясь. Кровь на его руках. Кровь запятнала искаженное горем лицо рисунком расщепленного дерева … о, ужас в его очах до сих пор заставляет Эндеста Силана вздрагивать, желая отказаться от проклятия свидетельства…

Нет, лучше каменные стены и бесчувственная мебель. Все ошибки жизни Андариста собрались в бормочущем безумии широко распахнутых глаз.

Да, он отпрянул, когда этот взор коснулся его. Некоторые вещи лучше никогда не рассказывать, никогда не передавать, не просовывать сквозь тяжелые завесы, отделяющие внешнее и внутреннее, не втискивать в глубину души беззащитного свидетеля. “Оставь боль себе, Андарист! Он оставил тебя - он оставил тебя, считая, что ты будешь умнее. Не гляди как преданный, проклятие! Его нечем корить! И меня не надо”.