- Инстинкт может проложить дорогу, - сказал Тулас Отсеченный, - когда разум не знает цели. - Он воздел руки и, казалось, просительно оглядел их всех. - Я подумал о том, чтобы вновь увидеть в себе жизнь. Не знаю, возможно ли такое. Семар Дев, такое возможно? Может ли она увидеть меня во сне ожившим?
- Увидеть… что? Не знаю. Если хочешь, зови меня жрицей - но я не поклоняюсь Бёрн, так что хорошей жрицей меня назвать нельзя, не так ли? Но… если ее сны видят смерть, то видят и жизнь.
- Путь от одного к другому обычно ведет в одном направлении, - заметил Скиталец. - Худ придет за тобой, Тулас Отсеченный. Рано или поздно, но он призовет тебя к себе.
С первый раз Семар ощутила, что Тисте Эдур говорит уклончиво. - Думаю, время еще есть, - сказал он. - Семар Дев, Спящая Богиня больна.
Она вздрогнула. - Знаю.
- Болезнь нужно изгнать, иначе она умрет.
- Полагаю, так.
- Ты будешь сражаться за нее?
- Я не жрица, чтоб тебя! - Она увидела на лицах Скитальца и Карсы удивление и заставила себя отойти от границ кипящего гнева. - Не знаю, с чего и начинать, Тулас Отсеченный.
- Полагаю, отрава исходит от боли чужака.
- Увечного Бога.
- Да, Семар Дев.
- Ты действительно думаешь, ее можно исцелить?
- Не знаю. Есть вред физический и есть вред духовный. Первый излечить гораздо легче. Подозреваю, ярость стала ему опорой. Последним источником силы. Возможно, единственным источником силы для скованного в чуждом Королевстве.
- Сомневаюсь, что он в настроении вести переговоры. Даже если и так - для таких, как я, он проклят.
- Акт необычайной смелости, - сказал Тулас Отсеченный, - придти и познать боль чужака. Даже мысль об этом требует глубокого самоотречения, готовности примерить чужие цепи, вкусить страдание, собственными глазами увидеть свинцовый оттенок, придаваемый отчаянием всему на свете. - Тисте Эдур медленно покачал головой. - Во мне такой смелости нет. Без сомнения, это редчайшая из способностей.
Все молчали. Огонь пожирал себя, равнодушный к свидетелям, и алчность его поглощала все, что в него бросали, вновь и вновь, пока ночь и равнодушие хозяев не заставили его голодать. Наконец ветер разбросал холодные уголья.
Если Тулас Отсеченный искал приятной компании, следовало заводить разговор о погоде.
Утром неупокоенный Солтейкен пропал. С ним пропали кони Скитальца и Семар Дев.
- Мы утратили бдительность, - заметил Скиталец.
- Он был гостем, - отозвалась Семар, удивленная и весьма обиженная предательством. Они видели, что Ущерб нервно топчется вдалеке, словно не желая возвращаться после ночной охоты. Похоже, увидел нечто неприятное… Однако следов насилия видно не было; колышки остались там, где они воткнули их накануне.
- Хочет нас замедлить, - сказал Скиталец. - Слуга Худа, что с него взять?
Но Карса покачал головой: - Ведьма, доброта иногда не требует оправданий. Тебя предали. Твоим доверием злоупотребили. Чужаки, забавляющиеся этим, останутся чужаками навеки - у них не будет иного выбора. Жаль Туласа Отсеченного и ему подобных. Даже смерть ничему его не научила.
Скиталец поглядывал на Тоблакая с интересом, но ничего не говорил.
Ущерб потрусил к ним. Карса сказал: - Я поскачу на поиски новых лошадей. А может быть, Эдур увел их для себя.
- Сомневаюсь, - отозвался Скиталец.
И Карса кивнул, предоставляя Семар понять самой: он выдвинул такую версию лишь ради нее, неуклюже пытаясь смягчить приступ самообвинения. Еще через мгновение она осознала, что он вовсе не неуклюж. Не с ее внутренним унижением пытался он справиться, а скорее давал Туласу кредит сомнения, опять-таки ради нее - Сам Карса нимало не сомневался. Как, ясное дело, и Скиталец.
“Ну ладно. Я здесь всегда выхожу дурой. И быть по сему”. - Тогда лучше выходить.
Они оставили за спиной круг холодного кострища и пару седел.
***
Почти в двух лигах от них высоко в синем небе Тулас Отсеченный оседлал свежий ветер. Рваные крылья хлопали по воздуху.
Как он и полагал, троица не стала тратить сил на поиски лошадей. Вероятно, они решили, что дракон попросту уничтожил животных.
Тулас Отсеченный познал слишком много смертей, чтобы беспричинно убивать невинных тварей. Нет, дракон захватил их большими когтистыми лапами и отнес на десять лиг к югу, оставив почти рядом с небольшим табуном диких лошадей - одним из последних табунов этой породы.
Слишком многие животные попали в рабство, меняя и меняя хозяев, умных и жестоких (да, эти две черты обычно связаны). Поэты вечно плачутся над сценами резни, замороженными смертью армиями солдат и воинов, но Тулас - повидавший несчетное множество таких сцен - подарил сочувствие, подарил скорбь тысячам мертвых и умирающих лошадей, боевых собак, подъяремных волов, плененных завязшими в грязи или сломанными фургонами. Звери страдают против своей воли, умирают в тумане непонимания, теряя веру в хозяев.