#8-Дань Псам

Белые как кость Гончие с трудом сдерживались, готовясь броситься в смертельную атаку. В глазах полыхала ненависть.

- Почему? - снова спросил Котиллион.

- Неумолимые силы… Нам кажется, что мы победили, но дикость остается. Контроль - заблуждение ума самозваных хозяев. - Последние слова были наполнены презрением. - Поводок, глупцы… перетерся. Неужели вы совсем ничего не видите?

- Может…

Тулас Отсеченный снова воздел руки - на этот раз в охранительном жесте. - Мы думали так же. Когда-то. Мы обманули себя мыслью, что мы хозяева, что все силы склонились перед нами. И что случилось? Они уничтожили всё!

- Я не пони…

- Так пойми! Узри! Это создания - проявления - служащие, чтобы предостерегать вас. Они - объяснение, что всё, вами порабощенное, обернется против вас. - Он отвернулся. - Конец начинается снова. Снова и снова.

Котиллион сделал шаг: - Свет, Тьма и Тень - эта троица - ты говорил…

- Троица? - Тулас Отсеченный захохотал дико и горько. - А как насчет Жизни? Огня, Камня и Ветра? Как насчет Гончих Смерти, глупцы? Я сказал - проявления. Они предадут, обещаю! Для этого они и существуют! Клыки и ярость - неумолимая ярость - каждый из аспектов лишь вариация, оттенок урагана разрушения!

Тулас был уже далеко. Он начал перетекать в форму дракона.

И тут все семь Гончих ринулись в атаку - но опоздали, ведь громадное крылатое существо прянуло в небо, поднимаясь на волне магии столь ужасной, что Котиллион зашатался и пролетел сквозь Амманаса, порвав его в клочки.

Солтейкен - дракон взлетал все выше словно на столпе чистой паники или ужаса. Или отвращения. Столпе, достигающем небес. Великие Вороны разлетались с его пути. Котиллион встал и поглядел на Темного Трона. - У нас неприятности?

Правитель Высокого Дома Теней медленно собирал себя, принимая смутно - человекоподобную форму. - Не уверен.

- Почему?

- Ну… я только что моргнул.

Гончие побежали вперед. Локон подскочил слишком близко к Шену и был встречен рычанием.

Языки болтались, челюсти раскрывались в молчаливом смехе.

Слишком много уроков смирения.

***

“Бывают времена”, думал Каллор, “когда я презираю собственное общество”. День сиял во всем безразличии, слепящее солнце высвечивало каждую скучную складку местности. Травы цеплялись за твердую землю, как делают всегда; семена летели по ветру символами надежды. Коричневые грызуны сторожили норы и тоненько лаяли на него, проходящего мимо. Тени парящих ястребов то и дело пересекали путь.

Презрение к себе оказалось, как ни странно, приятным ощущением, ибо он знал: он не одинок в подобных чувствах. Он мог припомнить времена, когда восседал на троне, успев слиться с ним воедино, уподобиться недвижной, несокрушимой статуе. Ненависть океанским приливом окружала стены дворца - одного из бесчисленных дворцов, которыми он владел. Его подданные, сотни, тысячи, сотни тысяч, каждый и все сразу желали видеть его свергнутым, мертвым, разорванным на куски. Но не был ли он идеальным единичным воплощением того, что они презирали в себе самих? Кто из них не захотел бы сесть на его место? Кто не стал бы править подобно ему - бесчестно и жестоко?

Он был, в конечном счете, идеалом стяжания. Ему удавалось схватить то, чего не могли схватить другие; он собирал под своей властью горы оружия, грубыми ударами переделывал мир, заставлял соответствовать своей воле - кто отказался бы перенять такое место? Да, они могли его ненавидеть; да, они должны были его ненавидеть, ибо он воплощал совершенство успеха, само его бытие осмеивало их неудачи. Как насчет творимого им насилия? Поглядите, как оно творится повсюду в меньших масштабах. Муж не может ублажить жену и потому лупит ее кулаками. Уличные хулиганы бросают жертву на мостовую и ломают “поганой твари” руку. Богатей проходит мимо умирающего от голода. Вор с завистливым взором… нет, никто из них не отличается от него по сути.

Так что питайте к нему ненависть, ибо Каллор сам себя ненавидит. И даже в этом он лучше. Врожденное превосходство являет себя всеми возможными способами. Гляди, как мир скрипит зубами, и отвечай понимающей усмешкой.

Он идет, место, с которого он начал, уже очень далеко, а место, к которому он стремится, ближе с каждым шагом, приближается столь же неумолимо, как проползает мимо унылый пейзаж. Пусть лают сторожа, пусть ястребы следят немигающими глазами. Семена едут на его ногах, отыскивая новые миры. Он идет, и воспоминания его разворачиваются свитками выцветшего, в пятнах и трещинах пергамента: их извлекли из обсиженного крысами мешка, и свитки трещат, осыпая всё вокруг дождем из высохших трупиков насекомых.