— А дальше я ему говорю… — весело доносится из-под полотенца тот самый голос, который ещё полчаса назад холодно и расчётливо убивал всю студию, — вам, батенька, в вашем возрасте надо не водки бояться, а… — Сечин убирает от лица полотенце, — недосыпа, — медленно произносит он, и наши глаза встречаются.
Тогда, в то мгновение, навсегда разделившее мою жизнь на «до» и «после», я ещё не знала, что пройдёт совсем немного времени, и выражение этих глаз, сейчас с улыбкой смотрящих на меня, навсегда изменится. Ну, а пока я ошеломлённо (и, кажется, даже приоткрыв рот), разглядываю прозрачные зеленоватые глаза, наполненные теплом смеха. Какие они, эти глаза? Потрясающие. Да. Нет. Я не знаю. Я вообще ничего понять не могу, потому что в них ток, юмор, жизненный опыт, магнит — и удивительное обаяние, обрамлённое угольными ресницами. Эти глаза смотрят так, что я начинаю таять, как шоколадка в руке у пленительного мальчишки. Ловлю себя на мысли о том, что мой взгляд начинает скользить по мужским скулам, по изогнутым в улыбке губам, по влажным вискам и опускается ниже.
Интересно, он очень нравится женщинам? Смуглая шея с бегущей вниз каплей воды... Интересно, она солёная? Блеснув, капля скатывается в V-образную ямку между ключицами, открытую распахнутым воротом... Развёрнутые плечи, узкие бедра, мускулы рук, которые упруго ходят под тонкой тканью рубашки... Интересно, а я ему нравлюсь? Сильные запястья с дорожкой тёмных волос, стальной браслет часов и изящные, длинные пальцы... «Руки хирурга, мужчины, любовника», — приходит мне в голову, и эта мысль мгновенно отрезвляет меня. Интуиция стремительно выбрасывает вверх красную карточку.
«Он мне не по зубам», — с оглушительной ясностью понимаю я.
«А вдруг?» — упрямо подначивает меня живущая во мне женщина.
— Ой, Саша, приве-е-ет! Как хорошо выглядишь, похудела, и хорошо, что не загорела там, у себя в Отепя!
Окончательно стряхнув наваждение, поворачиваюсь на голос Алика. Улыбаюсь. Алик, прошелестев клетчатой тканью брюк, скатывается с подоконника и несётся ко мне. Расцеловываемся, как подружки. Алик манерно чмокает воздух рядом с моей щекой и принимается рассматривать моё лицо. Хмурит брови, выведенные татуажем.
— Саш, а кто тебя красил? — в своей любимой манере начинает он.
— Девочки, ты же знаешь, — отвечаю я, одновременно косясь на Сечина.
Помните, я говорила, что этот мужчина не напрягается в принципе? Так вот, я ошиблась: он, по-моему, везде чувствует себя, как дома. С лёгкой улыбкой поглядывая на нас с Аликом, бросил полотенце на спинку стула, не спеша раскатал завернутые рукава рубашки. Порылся в брючном кармане и выудил две серебристые, сверкнувшие при свете ламп, запонки. Вставил узкие столбики зажимов в длинные прорези манжет, отвернулся и направился к вешалке. Одним движением поднял вверх воротник рубашки, другим сдёрнул с рожков вешалки галстук.
— Я бы тебе лучше грим наложил, — ревниво поглядывая то на меня, то на Сечина, замечает Алик.
— В следующий раз обязательно к тебе приду, — обещаю я.
Сечин, с интересом наблюдая за нами в зеркале, принимается неторопливо вывязывать узел галстука.
— Саш, а ты чего пришла? — наконец доходит до Алика.
— Да вот, решила с Арсеном Павловичем поближе познакомиться, — отвечаю я довольно нейтральным голосом, хотя в нём, по-моему, всё же скользит ирония. Сечин, кажется, тоже прячет улыбку и возвращается к вешалке. Теми же ровными, спокойными, сводящими меня с ума движениями снимает с пластиковых «плечиков» свой пиджак и надевает его. Вытянув руку, поправляет манжеты рубашки и бросает задумчивый взгляд на часы.
«Сейчас попрощается и уйдёт», — моментально приходит мне в голову.
— Арсен Павлович, простите, а вы не уделите мне пять минут? Я бы хотела с вами поговорить. И позвольте представиться ещё раз: Александра Аасмяэ. Можно просто Саша, — высвободившись из объятий Алика, я решительно делаю шаг к Сечину и протягиваю ему ладонь. Сечин, явно забавляясь, прикусывает губу, но берёт мою руку в свою.
«Лучше б я это не делала», — слишком поздно понимаю я.
Тёплая кожа, сила суставов и брызнувший в меня ток. Есть такое выражение: магия прикосновений. И мне в ответ уже отчаянно хочется сжать его руку или поближе рассмотреть его пальцы, запястье с тонкой белесой ниткой застарелого шрама, прикоснуться ладонью к его подбородку с иголочками щетины, чтобы понять, какая она на ощупь — мягкая или жесткая?
Что это было? Это было смешно. Это было влечение. Я и сама не знаю, что со мной тогда приключилось — просто я очень давно запретила себе испытывать подобные чувства к мужчине.
— Очень приятно, — между тем спокойно говорит Сечин. Заметив, что мои пальцы дрогнули, он легко отпускает их. — Хорошо, у меня есть полчаса. Но, извините, не больше.
«Это что, такая манера, пряник и кнут?» Я злюсь на него, на себя и почему-то даже на Алика. От колкой остроты, сейчас вертящейся на моём языке, Сечина спасает лишь то, что Даниле по-прежнему нужна его помощь.