А что, если бы

Если бы Советский Союз и впрямь прибегнул к силе, дабы пресечь воздушное сообщение (хотя о том, что советское руководство серьезно обдумывало такую возможность, сведений не имеется), это означало бы развязывание войны, ибо США (равно как и Британия) были настроены отвечать огнем на огонь. Президент Трумэн заверил министра обороны Джеймса Форрестолла, опасавшегося любых уступок, что прикажет применить атомную бомбу, если ситуация вокруг Берлина взорвется. В устах человека, в 1945 году отдавшего приказ о атомной бомбардировке Японии, подобное обещание звучало более чем серьезно. Бомбардировщики Б-29, способные нести ядерное оружие, были переброшены в Британию. Совет Национальной Безопасности подтвердил принятую ранее концепцию, допускавшую применение ядерного оружия в случае развязывания войны. Окажись большой курок и впрямь спущенным, Берлин — место, откуда Гитлер начал Вторую Мировую войну, мог бы стать еще и Сараево Третьей Мировой. У которой имелись шансы стать тем, чем, вопреки надеждам многих, не смогла обернуться Первая Мировая — «Войной за Прекращение Всех Войн».

В конце концов Советы сняли блокаду Берлина не только потому, что воздушный мост сделал ее малоэффективной, но и в результате предпринятой Западом контрблокады СССР. К весне 1949 года это позволило практически свести на нет жизненно важную для советской экономики торговлю между Западом и Востоком в Центральной Европе. Будь русские сильнее в экономическом отношении — образно выражаясь, будь у них столько же масла, сколько и пушек — они могли бы ужесточить блокаду Берлина и устоять перед контрмерами Запада. В этом случае положение союзников стало бы действительно отчаянным, ибо сколь бы ни был полезен воздушный мост, обеспечить Берлин всем необходимым для жизни лишь с его помощью было попросту невозможно. Не открывая огня, Советы могли поставить западные державы перед выбором: оставить город на милость русских или снова посылать туда самолеты, но уже не с конфетами, а с бомбами на борту.

Опасное воссоединение Германии в 1952 году

К началу 50-х годов Советам пришлось смириться с существованием отдельного западногерманского государства. Серьезный вопрос заключался в том, потерпят ли они вооруженную Западную Германию в составе Западного альянса, что являлось главной целью политики, проводимой США и Англией в Бонне.. В Вашингтоне пришли к выводу, что лучшим способом эффективного противодействия экспансионистским амбициям СССР в Европе будет включение в европейскую оборонительную структуру армии Западной Германии. Когда этот вопрос был поднят, очень многие в западном лагере и в самой Западной Германии опасались, что одна лишь угроза возрождения германских вооруженных сил может подтолкнуть Советы к нанесению превентивного удара. В конце концов, русские совсем недавно испытали на себе ужасы германской агрессии и имели все основания страшиться нового «Drang nach Osten». Существовала реальная опасность того, что вместо предотвращения новой большой войны вооружение Германии сможет ее спровоцировать.

Это казалось тем более возможным, что начало дебатов по вопросу вооружения Германии совпало с началом развязанной по инициативе Москвы войны в Корее. Многие на Западе не без основания видели в ней прообраз судьбы, ожидавшей и другое, разделенное роковой чертой противостояния мировых систем, государство — Германию. Германские газеты называли азиатский кризис «пробным испытанием» для центральной Европы. Западную Германию охватил апокалиптический страх перед возможностью «германской Кореи». Парламентарии носили при себе ампулы с цианидом, чтобы не попасть живыми в руки врага. Сам Аденауэр запросил для сотрудников своего аппарата двести автоматических пистолетов на предмет отражения атаки коммунистов. Согласно данным опросов, более половины граждан Западной Германии считали, что в случае перехода коммунистами границы союзники бросят молодую Федеративную республику на произвол судьбы.

Провозглашение Восточной Германии самостоятельным коммунистическим государством едва ли могло успокоить западных немцев. По словам сталинского ставленника, диктатора ГДР Вальтера Ульбрихта, опыт Кореи доказал, что «марионеточные режимы», вроде правительства Аденауэра, неспособны к самостоятельному существованию, а северокорейский вождь Ким Ир Сен указал путь к воссоединению Германии. «Если американцы в своем империалистическом высокомерии вообразили, будто у немцев национальное сознание развито хуже, чем у корейцев, то они предаются глубокому самообману».

Угрозы Ульбрихта, само собой, представляли собой не более чем похвальбу, но что, если бы он и впрямь попытался сыграть роль германского Ким Ир Сена, а его советские покровители попытались повторить корейский эксперимент в Германии?