А любить никто не хотел

Нельзя? А кто так решил? Если можно убивать русских, его папу можно, то и русским тоже можно убивать. Всех убить. Всех, кто не русский. Теперь только так правильно и будет, и попробуйте поспорить.

Когда мальчик с мамой, будто преступники, коим вовек не сыскать прощения, выходили в сопровождении дяди Юсуфа и его брата, из подъезда, Антошка увидел, как у соседнего сидит, вытянув ноги, его учительница русского языка – Клавдия Дмитриевна. Не видя ничего и никого вокруг, она выла, подобно шакалу:

– Саша, они Наташеньку нашу забрали! Саша, скажи им, пусть вернут нам нашу дочку! Я на всё согласна, пусть забирают эту проклятую квартиру, только Наташеньку пусть вернут, и мы сразу уедем! Саша, почему ты молчишь?! Саша, скажи им! Саша!

Саша, – директор школы Александр Юрьевич лежал бездыханный у ног жены и своим видом мог сказать только одно: «Наташу не вернут, а ещё и других детей заберут, и, вообще, всех убьют, и так теперь будет всегда. Только смерть, только ненависть и зависть, – Мир, всё-таки, не устоял и сошёл с ума, а люди, веруя, что вновь обретают Бога, над которым так долго надсмехались коммунисты, окончательно тем самым от него же и отреклись».

«Вы первыми начали», – будто о той давней драке за углом школы, озлобленно думал Антошка, когда дядя Юсуф накрывал его в кузове грузовика мешками из-под муки. Точно такими же, какими был накрыт в магазине мёртвый отец.

Он, став невероятно взрослым всего лишь за один вечер, какой прежде и не заметил бы, навсегда теперь прощался с дорогими ему игрушечными железной дорогой и животными, но уже ненавистным домом и нелюбимым городом. С Родиной, которую у него отняли.

Но зато есть Россия, и вот там он… Что именно «он там», Антошка сказать ещё не умел, но пока это было и неважным. Гораздо более насущным были непрекращающееся причитания матери, что отца не похоронили по-людски, бросили на поругание разбойникам, нацистам проклятым. Но это и ничего, это даже хорошо. Это значит, отец жив. И ещё значит, что Душанбе – не его Родина, не Антошкина, потому как Родина там, где могилы предков твоих, а раз могилы отца нет и никогда не будет, то, значит, и Родины тоже нет и не будет. И это означает только одно – ему, безродному, теперь всё можно. Абсолютно. А главное, рвать, не спрашивая, какой нации человек, какое имя носит. Рвать только за то, что нерусским родился. Так тому и быть.

Глава первая. Сверчок

Дверь бесшумно приоткрылась и в небольшой кабинет, будто опасаясь словить меж глаз увесистый предмет, осторожно заглянуло квадратное лицо Александра Павловича Ларионова. Убедившись в отсутствии угрозы, руководитель областного уголовного розыска, отворил дверь настежь, но заходить не стал.

– Не знаю, чего ты натворил, но он зовёт, – тяжко вздохнул Александр Павлович. – Пойдём.

– А с чего ты взял, будто я что-то натворил? – буднично поинтересовался Ковалёв.

– Так вызывал таким тоном, что идти к нему желания нет. Догоняй, – Александр Павлович первым направился к шефу, как весь личный состав, со священным трепетом в голосе и характерным шёпотом, называл начальника службы криминальной милиции.

Он же – первый заместитель «Самого». Целый генерал. По сути человек неплохой, далеко не самодур. Грамотный и можно сказать, мудрый начальник. Однако и в эту светлую голову порой тоже что-то залетало, ни с того, ни с сего, и давил тогда начкрим личный состав так, что хотелось немедленно подать рапорт об увольнении, несмотря на недостающие два – три года к необходимой для пенсии выслуге лет.

«Самым» звали непосредственно начальника всего главка. Тоже генерала, но с двумя огромными звёздами на погонах. Прозвище к нему прилипло после первого же проведённого им длинного, никому ненужного совещания, где прогремело:

– Я тут самый главный и что правильно, а что нет, тоже решаю только я. А ваше дело, исполнять мои приказы точно и в срок.

«Да, ладно, обойдётся. Который раз уже и ничего», – успокаивая себя, Ковалёв встал из-за стола, с нагромождённой на нём кипой нескончаемых бумаг: доклады всем и вся; протоколы заслушиваний по оперативным делам, поступившим на проверку из райотделов; справки подчинённых о проделанной ими работе; жалобы граждан; свежие материалы, которые необходимо срочно расписать исполнителям, иначе процессуальные сроки прокиснут и будет служебная проверка с наказанием.

Ну, и, конечно же, бесконечные таблицы со сведениями о статотчётности. Куда без них? Пропади они пропадом.

По сравнению с аналогичным периодом прошлого года, по сравнению с минувшим кварталом, по сравнению с прошедшей декадой и со вчерашним днём. И даже с результатами работы соседей. Да, великое множество ещё по сравнению с чем. Палочная система, которую не изжить, хоть как бейся с этим недугом, ибо по-другому оценивать труд, и не только в милиции, никто не умеет, да и пробовать не желает. На худой конец, просто не ведают, как можно ещё.