А мама дома?

Это случилось так внезапно, что, пока до Анны дошло, что к чему, все уже закончилось. Несколько минут ее знобило, из крана лила вода, а она полоскала рот, набирая воду из стаканчика для чистки зубов. «Нет, это не результат перенапряжения… – пришло ей в голову. – Господи, я подхватила инфекцию от Эрвина!.. Ну и пусть! Я в любом случае еду домой!»

Анна испугалась, что если опять ляжет в кровать, то не сможет подняться. Поэтому она медленно и методично оделась, открыла чемодан, побросала туда вещи, а потом опустилась на стул. Комната вокруг нее то вздымалась, то опускалась, и Анне потребовалось совершить над собой усилие, чтобы качка прекратилась.

«А может, это всего лишь действие коньяка», – подумала она. Занавески сегодня, к счастью, не шевелились, и Анна сосредоточилась на их замысловатом геометрическом рисунке. Она вглядывалась в переплетающиеся, замкнутые линии на темном фоне, и тошнота постепенно отступала. Вниз, поперек, вниз. Поперек, вниз, поперек… Еще минута, и она сможет спуститься и позавтракать…

И тут Анна поняла, что она видит: рисунок складывался из множества правильных, развернутых вправо перекрещивающихся углов – из множества крошечных свастик!

Анна была так поражена, что встала и подошла поближе. Сомнений не осталось: на шторах были вытканы свастики. Она забыла о тошноте. Теперь ее переполняло отвращение, смешанное с изумлением. «Я с самого начала знала, что хозяйка – нацистка», – подумала Анна. Конечно, ей и раньше во время приездов в Германию доводилось натыкаться на свастики – выгравированные на столовых приборах в ресторанах, вырезанные на спинках стульев или на газетных стойках в кафе. Но сейчас при мысли о том, что ей невольно пришлось жить в этой комнате, что, глядя на свастики, она думала о маме и папе, у нее возникло чувство гадливости.

«Хорошо, что я уезжаю», – подумала Анна. Она оторвала взгляд от штор и осторожно повернулась. Потом спустилась в комнату для завтраков и выпила две чашки черного кофе. От этого полегчало.

Стол, как обычно, был грязный, в кухне громко говорили по-немецки, и у Анны возникло острое чувство, что ей больше не под силу тут находиться.

Она пошла за чемоданом и пальто. Хозяйка, к счастью, не показывалась, и Анне не пришлось с ней прощаться. Но девочке Анна улыбнулась. Судя по всему, во времена тысячелетнего рейха той было не больше трех-четырех лет, и вряд ли можно было возложить на нее какую-то ответственность. Было еще очень рано и холодно, но Анна вышла на улицу и там присела на чемодан в ожидании Конрада.

– Ужасно выглядишь, – сказал Конрад, когда они стояли в очереди в аэропорту. – Что с тобой?

– Видимо, вчера вечером выпила слишком много коньяка. Мне было нехорошо, когда я проснулась. Но сейчас всё в порядке.

Это было не совсем так. Анну еще преследовали приступы тошноты – из-за ее обострившегося обоняния. Ее раздражал даже запах кожаных сидений в машине Конрада, и большую часть пути она проехала, уткнувшись носом в окно.

– Для перелета я чувствую себя совершенно нормально, – сказала Анна, неожиданно испугавшись, что Конрад может ей возразить.

– Мне бы и в голову не пришло отговаривать тебя, – отозвался тот. – Тем более что я уже телеграфировал Ричарду.

Анна улыбнулась и кивнула. Возникла пауза. Она ощущала запах пальто Конрада, мастики для пола, чипсов, которые ел кто-то рядом, деревянного покрытия сидений – но ее больше не тошнило.

– Знаешь, – сказал Конрад, – с момента твоего приезда все изменилось. По крайней мере, мы вытащили твою маму.

– Да. – Анна колебалась. – Я очень надеюсь, что тебе будет не слишком сложно с… с твоей секретаршей и вообще.

– Справлюсь. Очевидно, нельзя просто так взять и оставить кого-то. Но я справлюсь.

– И вы, я надеюсь, хорошо проведете время в Альпах.

– Да. Я тоже надеюсь.

– А когда вы вернетесь обратно… ты ведь будешь заботиться о маме, правда? – Анне непременно, до отчаяния, нужно было услышать это от Конрада.

Он вздохнул и улыбнулся своей усталой асимметричной улыбкой:

– Ты ведь уже поняла: я всегда обо всех забочусь.

Ей больше нечего было сказать.

Запах чипсов вдруг стал нестерпимым, тошнота вернулась, но Анна ее подавила.

– Удачи тебе с работой, – сказал Конрад. – Буду с нетерпением ждать, когда твое имя появится в телевизионных титрах. И передавай от меня привет Ричарду.

– Обязательно.

– Возможно, мы увидимся на Рождество. Я приеду в Лондон навестить свою семью.

– Было бы замечательно.

Какая-то часть Анны, не втянутая в борьбу с запахом чипсов, отметила, что со стороны Конрада было довольно нелепо упоминать сейчас о своей семье. Но ее ответ был не менее нелепым:

– И мама тоже приедет.

Они посмотрели друг на друга, но тут, к облегчению Анны, объявили посадку на ее самолет.

– До встречи! – воскликнула Анна и в порыве чувств обняла Конрада. – Береги себя. И спасибо тебе!

– За что? – крикнул он вдогонку.

Анна и правда не знала. За то, что мама была счастлива с ним в прошлом? За обещание, не слишком уверенное, заботиться о маме в будущем? Или за то, что Анна наконец отправляется домой?