А он не вернулся из боя

Вскоре подполковник провел Леонова до выхода, подвел к «Волге», сказал пару слов водителю и распахнул переднюю дверку:

— Пожалуйста, Антон Сергеевич! Счастливого пути!

Глава 24. «Рынок рабов»

Бровиков проснулся, когда почувствовал, что машина остановилась. Первое, что он увидел, — желтые, как песок, строения. Чуть правее была небольшая площадь, на которой находилось много людей. Он спросил у таксиста:

— Сахар?

— Сахар, — сделал ударение на последний слог таксист и спросил: — Проблем ноу?

— Ноу, ноу. Сенкью! — Андрей открыл заднюю дверцу и осторожно вылез, напоследок бросил: — Гуд бай!

Машина тронулась, но, проехав метров двести, остановилась рядом с двумя стоящими такси.

«Будет дожидаться клиентов», — подумал Бровиков. Сунул за пазуху пакет с перевязочными средствами — подарком мастера по протезам — и, старясь налегать больше на костыль, двинулся к площади.

Сомнений не было, что это и есть «рынок рабов», или биржа труда. Подойдя поближе, он остановился, чтобы перевести дыхание, и стал внимательно рассматривать, как он уже назвал, «площадь боевых действий». Он прикинул: соперников или конкурентов — не более ста. Одни сидели на самодельных стульчиках или валунах, другие, подстелив что-нибудь, устроились прямо на песке, а третьи, повесив на шею небольшие картонки с надписью, старались держаться поближе к «покупателям». Разница между «покупателями» и «товаром» была очевидна. По одежде можно было понять: первые были в легких брюках, рубашках с короткими рукавами, на голове были панамы. Вторые же были бедно одеты, на голове — что-то вроде тюбетейки или даже сложенной из газеты пилотки.

Постояв минут пять, Андрей определил план своих действий. Сначала он прошелся, всматриваясь в таблички. Надписи были на разных, кроме русского, языках. Было написано название страны, что одновременно означало, каким языком владеет носитель таблички.

«Итак, — решил Бровиков, — надо добыть кусок картона, фломастер и место для сидения. Торчать, видимо, здесь придется долго». Он обратил внимание на стоящие неподалеку ларьки, где продавались напитки и шаурма. Там возле продавца валялось несколько картонных коробок. Он подошел и жестом показал на них. Продавец понял, с сожалением посмотрел на освободившуюся тару, очевидно, оценивая, хватит ли ему вечером упаковки для оставшегося товара.

Андрей зажал костыль под мышкой и двумя руками показал продавцу квадрат, уточняя, что ему нужен небольшой кусок картона. Продавец понял, оторвал верхнюю створку коробки и протянул ее Бровикову. Тот знаками показал, что нужен еще карандаш. Продавец достал из-под прилавка фломастер и протянул его Андрею:

— Сувенир.

— Сенькю! — поблагодарил Бровиков, сунул фломастер в карман, картонку — а пазуху и не спеша направился обратно. Вдруг он увидел, что бородатый мужик поднял металлическое ведро, перевернутое вверх дном и служившее ему сиденьем. Он явно раздумывал, брать ли ведро, которое было без дужки, с собой. Андрей шагнул к нему:

— Друг, отдай мне свой стул!

Бородатый улыбнулся и кивнул — бери, мол.

Бровиков с удовольствием уселся на ведро и впервые подумал: «А в Египте оказывается добрых людей больше, чем Гамалей».

Он достал из-за пазухи картонку, а из кармана фломастер. Задумался: что же ему написать? Ищу работу? Хочу работать? Вдруг его осенила идея: а что если просто написать на русском и английском языках «Работу!».

Так и сделал. Отложил костыль, поудобнее устроил ногу с протезом и, держа в руках картонку перед собой, стал ждать.

И тут Бровиков почувствовал, как в его душе растет чувство обиды и стыда. Он, советский капитан, имеющий высшее образование, десантник, чем он очень гордился, вдруг превратился в нищего, в бомжа. «Вряд ли кому-либо я понадоблюсь, — подумал он. — Вон сколько вокруг тебя здоровых мужиков, у всех руки и ноги целы. Могут что хочешь делать. Уверен, что среди них есть и специалисты в технике, экономике, может, и солдаты, а может, киллеры и грабители».

Андрей вспомнил свою семью. «Правильно ли я делаю, опуская себя на дно жизни?» В глазах всплыли лица матери, жены, доченьки Настеньки. «Неужели на родине я не нашел бы себе работу? Конечно, может, без ноги и пальцев руки нашел бы, но кому такой урод нужен?» Теперь он вспомнил свое лицо, которое видел в зеркале: пол уха, разодранные в лепестки ноздри, один глаз навыкате, большие, страшные шрамы на лице. «Любой, кто на меня посмотрит, — испугается, даже дочь и жена будут бояться меня, а мама, моя дорогая мама, будет терпеть, плакать тайком, и даже трусливая собачонка каждый раз при моем появлении будет прятаться в другой комнате. А кто согласится с таким уродом рядом работать?»

Подумал он и о том, что он, солдат, может делать на гражданке — быть дворником, сторожем, почтальоном? Мог бы работать шофером, но кто осмелится взять его на работу?