А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Гегель – полнейший, и смело скажу, единственный рационалист в мире. <…> Корень же общей ошибки Гегеля лежал в ошибке всей школы, принявшей рассудок за целость духа. Вся школа не заметила, что, принимая понятие за единственную основу всего мышления, разрушаешь мир: ибо понятие обращает всякую, ему подлежащую, действительность в чистую, отвлеченную возможность. <…> У Фейербаха судьба человеческого развития является без всякой связи с общею мировою жизнию: это какое-то полудуховное пятнышко в бесконечной толкотне грубо-вещественного мира; – чистая случайность[414].

Здесь уместно вспомнить замечание, сделанное профессором Н. А. Котляревским в статье «А. С. Хомяков как поэт»:

Среди нас, русских, Хомяков в свое время был один из самых широко образованных и восторженных вопрошателей судеб всей мировой жизни и в частности жизни нашей, русской. Нам он хотел дать то, что нашим соседям дали Гердер, Шеллинг, Гегель, Гизо, Мишле, Кине и другие. Он хотел определить общий смысл всемирного процесса исторической жизни и указать точно, какая доля этого смысла приходится на нас, русских[415].

Личность А. С. Хомякова для современников раскрывалась во всех многообразных его дарованиях. 21 августа 1851 года Д. Н. Свербеев в дружеском послании «К А. С. Хомякову» писал:

Поэт, механик и теолог,

Врач, живописец и филолог,Общины Русской публицист,

Ты мудр, как змей, как голубь, чист![416]

«И все-таки, – отмечал Н. А. Котляревский, – при всей остроте и глубине своей теоретической мысли, при иной раз железной логике, при большой любви к математическому методу (а Хомяков окончил курс университета по математическому факультету), он в сущности был поэт в самом возвышенном смысле этого слова»[417].

Ю. И. Венелин в письме, которым предварил свои «Мысли об изящном и критический разбор истории Н. Карамзина о Димитрии Самозванце», содержащие любопытные оценки художественного воплощения исторических событий в трагедии А. С. Хомякова «Димитрий Самозванец», сообщал ее автору: «Нынешним летом я имел случай находиться при чтении вашей трагедии у Сергея Тимофеевича Аксакова; кроме меня, слушали двое барышень да Глинка (Феодор). Скажу вам без лести, что впечатление, произведенное на меня сею трагедиею, было приятное и сильное <…>»[418]

.

Однако следует признать, что взаимоотношения А. С. Хомякова и Ф. Н. Глинки были не всегда безоблачными. Так, 10 октября 1844 года А. С. Хомяков в письме к Ю. Ф. Самарину жаловался: «Глинко-Коптевская фаланга меня так огласила безбожником, что одна девица, встретившая меня случайно на вечере, говорила, уходя, хозяйке: Mais il n’a rien dit de si horrible[419]. Она воображала меня апокалипсическим драконом, разевающим пасть только для хулы. В Туле я прослыл развратником. Удивительное счастие на репутацию домашнюю (...)»[420].