<…> и представление Хомякова о церкви, как живом теле, и его действительные отношения ко всем явлениям церковной жизни, и характер постижения и разрешения церковных вопросов – все это ясно свидетельствует, что Хомяков жил жизнью церкви. <…> Жизнь жизнью церкви не стесняла его, да разве и может препятствовать широте и глубине познаний человека то, что он живет правдою, любовью и преклоняется пред Божественною истиною?.. Не только проникновение такою жизнью не стесняет человека, но наоборот побуждает его к приобретению разного рода знаний для блага ближних и для созерцания Высшей Истины в ее отблесках. Жизнь жизнью церкви лишь осветила чистым светом всю деятельность Хомякова: благодаря ей во всех своих проявлениях Хомяков одинаково чист и прекрасен!.. Его чистый и привлекательный образ возрос на церковной почве. Хомяков, как благоухающий цветок, распустился пышно, в благодатной и теплой атмосфере церкви. Сколько назидания и руководственных указаний можно вывести из этого для нас, часто удаляющихся от церкви и подозрительно думающих о ней, как об институте, стесняющем свободу мышления и исследования… Хомяков, этот истинный член церкви, ни за что так горячо не ратовал, как за свободу исследования[426]
.патетически и в то же время благочестиво-смиренно писал поэт под конец своей жизни. (Здесь следует напомнить, что лучшим опытам «Священной поэзии» Ф. Н. Глинки были также свойственны мудрая спокойность нравоучительного тона и глубокая духовно-лирическая взволнованность авторского голоса.)
Много общего можно найти у А. С. Хомякова и Ф. Н. Глинки в понимании природы поэтического творчества. Любопытно, что на это, например, обратил внимание их современник, близко знавший обоих поэтов, генерал-адъютант барон Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен (1789–1881). Вспоминая «начало самобытной жизни А. С. Хомякова», он отмечал прекрасное не только университетское, но и домашнее образование и воспитание своего подопечного, подчеркивал плодотворное влияние на него частных уроков профессора словесности А. Ф. Мерзлякова: «Какие прекрасные плоды принесло сторицею посеянное им семя! Какое возвышенное направление имела его поэзия! Он не увлекся направлением века к поэзии чувственной. У него все нравственно, духовно, возвышенно»[427]
. А своему «старому товарищу и другу» 68-летнему Ф. Н. Глинке барон писал 8 июня 1854 года: «Возвышенное, вполне поэтическое направление Вашей поэзии полезно в высокой степени; ибо возбуждает к прекрасному, возвышенному. Награда совести убеждением в пользе в настоящем бренном мире и возмездие в нетленном вечном. Продолжайте подвизаться, пока не ослабнут струны Вашей лиры! Это высшее Ваше признание на служение царям и Отечеству»[428].