А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Достоевский был прав, когда обращал внимание Страхова на то, что «Аполлон Григорьев весьма часто упоминал во “Времени” о Хомякове и Киреевском, и упоминал всегда так, как хотел, потому что сама редакция “Времени” вполне ему сочувствовала». Действительно, о Хомякове Григорьев писал в семи статьях (из десяти) «Народность и литература» (№ 2), «Западничество в русской литературе. Причина происхождения его и силы. 1836–1851» (№ 3), «Знаменитые европейские писатели перед судом русской критики» (№ 3), «О постепенном, но быстром и повсеместном распространении невежества и безграмотности в российской словесности (из заметок ненужного человека)» (№ 3), «Тарас Шевченко» (№ 4), «Взгляд на книги и журнальные статьи, касающиеся истории русского народного быта» (№ 4), «Оппозиция застоя. Черты из истории мракобесия» (№ 5).

Претензия редакции, вызвавшая вопрос Михаила Михайловича, состояла не в существе, а форме представления Хомякова критиком:

…худо, что часто он неумело

упоминал об этих лицах, потому что говорил о них голословно. Масса читателей тянула тогда совершенно в другую сторону; про Хомякова и Киреевского было известно ей только то, что они ретрограды, хотя, впрочем, эта масса их никогда и не читала. Следовало знакомить с ними читателей, но знакомство это делать осторожно, умеючи, постепенно, более проводить их дух и идеи, чем губить их на то время громкими и голословными похвалами. Оттого-то какой-нибудь тогдашний прогрессист, раскрывая книгу и наталкиваясь прямо на слова: «великие мыслители Хомяков, Киреевский, о. Феодор» – с презрением закрывал журнал не читая, а Григорьева называл сумасшедшим и смеялся над ним[604]

.

Достоевский уточнил и ситуацию, в которой прозвучал вопрос, обидевший критика: «Покойный брат мой, излагая все это Григорьеву в совершенно дружеском разговоре, при котором я тогда присутствовал и в котором участвовал, заключил такими словами: “Помилуйте, да каждый читатель после этого совершенно вправе вас спросить: какие же глубокие мыслители Киреевский и Хомяков?” (т. е. когда вы не объяснили этого, а написали голословно)»[605]. Причину конфликта Достоевский видел в характере критика: «Но Григорьев никогда не понимал таких требований. В нем решительно не было этого такта, этой гибкости, которые требуются публицисту и всякому проводителю идей. Даже так случалось, что после подобных объяснений ему иногда казалось, что от него требуют отступничества от прежних убеждений».[606]

К слову сказать, на этот вопрос редактора «Времени» Ап. Григорьев гак и не ответил: в его критике есть восторженные оценки, но так и не последовало объяснения, в чем состоит глубина философии славянофилов.

Редакция «Времени» не требовала от Ап. Григорьева того, что он вообразил себе:

1) Я не могу и не хочу отречься от признания глубоким

мышления Хомякова, Киреевскаго и о. Феодора.

2) Что я не могу и не хочу отречься далее от права перед именем Погодина выставлять буквы: М. П., т. е. Михаил Петрович, – и от права говорить с уважением о трудах Шевырева, свободно говоря и о его недостатках и смешных сторонах.

3) Что если бы мне случилось в чем-либо признать историческую важность мысли Бурачка, я ее признаю[607].

Признав разногласия и обстоятельно проанализировав роль Ап. Григорьева в русской критике, Достоевский дал чрезвычайно высокую оценку его личности: «…публика и литература могут яснее узнать по этим письмам Григорьева, какой это был правдивый, высокочестный писатель, не говоря уже о том, до какой глубины доходили его требования и как серьезно и строго смотрел он всю жизнь на свои собственные стремления и убеждения».[608]