А зомби здесь тихие

Арина в ответ в слезы, ревела на чем свет стоит, на горькую женскую долю жаловалась: «Запил! Как есть – запил, скотина этакая!» В подтверждение ее слов от Дениса сивухой несло метров за пять. Что с алкоголика возьмешь? Поразбирали на партийных собраниях, вынесли выговор и отстали.

На завод Денис больше не вышел. Пролежал дома чуть ли не пластом месяца полтора, потом перестал каждый день по две-три бутылки беленькой глушить, чуть оклемался.

Родственники и соседки Арину за глаза жалели, советовали – брось ты его! Бездельник, безработный, пьяница! Но Арина только плечом поводила и губы поджимала, не брошу, мол.

А Денис тем временем засел за книги. Полгода химию и биологию долбил, потом на комсомольские собрания ходил – каялся и стучал себя кулаком в грудь. Исправлюсь, говорил. И восстановился-таки на первый курс мединститута. Почему-то жена перестала его пилить и гнать на работу, а сказала: «Отучишься, получишь место хорошее – вот заживем тогда…» Еще улыбнулась мечтательно.

Серебров Петр Алексеевич был в ярости, когда его аспирант пропал. Да не просто пропал – а, говорят, сбежал от жены и работы, в другой город, с какой-то уборщицей заводской! Нет, явно у парня ум за разум заехал.

В том же месяце, когда Гвоздарев пропал, отмечали юбилей кафедры санитарной гигиены. И, расчувствовавшись, подвыпивший профессор жаловался коллегам: «Что за напасть такая! Проклятие, не иначе! Как только аспирант толковый попадется мне, с блеском в глазах, не дурак – так ни в какую не может защититься. То под автобус попадет, то на производстве несчастный случай, если девушка – так непременно забеременеет. Или, чтоб недалеко ходить, Илья, подлец, – сбежал! На диссертацию наплевал, на любовь уборщицы какой-то променял – можете себе представить, а? Зато если середнячок, троечник какой приходит, не умеющий в дело хорошо вникнуть, – на ура защищается». Главный санитарный врач Ростова, друг и ученик профессора, сочувственно кивал, подливал Петру Алексеевичу коньяк и мягко говорил: «Дались тебе эти концентрации загрязнений на материале заводов. Может, займешься учебными заведениями?..»

Через пять лет, на последнем курсе Денис Агеев блестяще сдал курс гигиены самому страшному профессору Сереброву, которого студенты за глаза называли зверем.

– Отлично, молодой человек! – сказал Петр Алексеевич и пожал руку Денису. – Еще не думали о карьере в науке?

– Признаться, нет, – отозвался тот.

– Я был бы рад видеть вас своим аспирантом. Подумайте. Перспективы блестящие. Наша кафедра недавно начала заключать хоздоговора с предприятиями, вы сможете не только заниматься научной работой, но и зарабатывать хорошие деньги.

– Что за договора? – заинтересовался Денис.

– Помогаем заводам аттестоваться перед госкомиссией. Определяем предельно допустимую концентрацию вредных примесей в воздухе рабочих цехов…

– Ох, нет, спасибо. – Парень резко выдернул ладонь из рук профессора и несколько секунд внимательно разглядывал свои пальцы. Потом почему-то их понюхал. – Извините, ничего личного. Просто я боюсь чудовищ.

Юстина Южная

У Маши есть барашек…

Тетка Анисья прижала ладонь сильнее, коротенькие пальцы впиявились в живот. Тоня тихо ойкнула, дергаясь назад.

– Не порскай ты, погодь. – Ладонь прошлась с боков, подлезла под низ выпирающего пуза. Еще больше посмурнел взгляд. – Все, Антонина, не чую я его. Мертвенький как есть. Иль травки пей, чтоб вытолкнуть поскорее, иль езжай до Савиновки, оттуда, мож, кто до центра подбросит. Там дом родильный, говорят. Порежут тебя и вытащат дите, иначе гнить начнешь, как яблочки по осени.

Тоня шарахнулась в угол.

– Типун вам, Анисья Михална! Не мертвенький он… совсем нет!

– Да как же не мертвенький, когда и не толкается уж давно. Я, чай, не первого принимаю, знаю, что говорю. Пей отвар, коли к доктору не хочешь. Али помирать собралась?

– А вот и толкается! – с обидой в голосе воскликнула Тоня, обхватывая живот руками и отодвигаясь от тетки еще дальше.

– Дык сама ж сказала.

– Мало ли что сказала! Толкается, и все тут.

– Вот дура девка… – немедленно завелась Анисья.

Но баба Галя, до того стоявшая у стены, подхватила тетку под руку и поволокла на крыльцо.

– Пойдем, Михална, пойдем, дай ей вздохнуть-то, поплакать спокойно.

Вернулась Галина Дмитриевна уже одна, села рядом с дочерью. Скрипнула рассохшаяся кровать. Тоня глядела в пол, машинально расправляя шерстяное платье.

– Ма… – пробормотала она. – Что ж делать-то?

Баба Галя вздохнула. До Савиновки добираться километров пятьдесят, не меньше. Телега с лошадью в их деревне только у дядьки Захара – а куда он поедет, ежели вторые сутки горькую хлещет? Как всегда по осени, началось у него. Теперь еще месяц не дождешься. В Савиновке-то машины есть, но не пешком же до нее топать. А оттуда до «центра» еще километров двести с лишним.

– Сама-то как? – спросила Галина Дмитриевна.

– Не хочу, – шепнула Тоня. – Живой он. Живой… наверное.

Баба Галя вздохнула еще раз.

– Может, и живой. Особенно, если отец его…