Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Но так уж устроен мир, что и добродетель самую безупречную следует ограждать от наветов. Однако ж не постигаю, как можно согласить привычки ваши с полным домом гостей.

Мистер Принс:

— Всякому удается собрать гостей, отвечающих его вкусу. Иным это легче, иным труднее, но невозможного тут нет никогда. Устраивая этот дом, я рассчитывал часто принимать у себя избранное общество. Благодаря Аристофановой комедии и всему с нею связанному я наслаждался приятной беседой в другом месте. Но я не отказался от своих планов, я только отсрочил их.

Множество мыслей пронеслось в голове у его преподобия. Ему очень хотелось их высказать. «Как хороша была мисс Грилл в роли Цирцеи; как славно играла. Да какое же это избранное общество без женщин? И как холостяк может их пригласить?» Но тогда пришлось бы задеть струнку, которой решил он не задевать первым. А потому, кстати об Аристофановой комедии, он снял с полки Аристофана и сказал:

— Как точно обозначает поэт афинскую комедию в одной этой строчке: «Комедия из всех искусств труднейшее»[542]. А нынче и не подумаешь, что это трудное искусство, видя, сколько новых комедий ежевечерне разыгрывают на лондонской сцене, а еще больше в Париже, и ведь тешат же они публику, каковы бы ни были их литературные достоинства, не меньше, чем Аристофан тешил афинян.

Мистер Принс:

— С той разницей, что афиняне еще и гордились своим автором, чего не скажешь о нынешних зрителях, особенно когда речь идет о новинках. А уж в так называемых бурлесках нынешних так мало вкуса и истинного чувства, что, на мой взгляд, даже тот, кто смеялся, покуда шел спектакль, оглядываясь на него потом, ничего не может испытывать, кроме глубокого стыда за автора, театр и самого себя.

Когда отобедали и рядом с его преподобием была поставлена бутылка бордо, а бутылка мадеры — рядом с хозяином, который и за обедом не забывал о любимом своем напитке, в последнее время служившем ему почти «единственным питьем и едой», как эль для капитана с приятелями у Флетчера и Бомонта[543], его преподобие заметил:

— Я был рад убедиться, что обеды у вас по-прежнему хороши; жаль только, что вы теперь не отдаете им должного, как бывало.

Мистер Принс:

— У одного великого философа было семеро друзей, и каждый день недели один из них с ним обедал. И среди прочих последних своих распоряжений он просил, чтобы полгода после его смерти все в доме оставалось по-прежнему и ежедневно подавался обед для него самого и единственного гостя, приглашаемого в его память, и чтобы один из двух его душеприказчиков (оба тоже философы) по очереди брал на себя обязанности хозяина.

Преподобный отец Опимиан:

— Как я рад, что обязанности хозяина исполняете вы собственной персоной, а не душеприказчик ваш, поверенный либо уполномоченный. Исполняете вы их исправно, жаль только, сам обед не встречает в вас былого одушевленья. Однако мне не совсем понятно, какое отношение имеет feralis coena[544] душеприказчика и гостя к обеду двух живых людей?

Мистер Принс:

— Ах, ваше преподобие, скажите лучше — обед одного живого человека в обществе тени. Ибо сам я — лишь тень. Лишь тень моей былой веселости.

Преподобный отец Опимиан:

— То-то мне показалось, у вас неприятность какая-то. Но все равно — держитесь совета Горация: «Облегчай ты вином и песней тяжелое горе: они утеху сладкую в скорби тяжелой дают»[545][546].

Мистер Принс:

— Так я и делаю, доктор. Мадера и песня семи сестер — мне утешение, да еще какое. Но оно не доходит до тайной печали, терзающей мое сердце, как Рататоск гложет корни Иггдрасиля[547].

Преподобный отец Опимиан:

— В северной мифологии, поэтичнейшей мифологии, я глубоко чту Одина и Тора[548]

. Их подвиги всегда восхищали меня; и все вместе отлично воспитывает воинский дух. У Лукана есть об этом дивные строки[549][550].

Отец Опимиан воспроизвел дивные строки Лукана с большим выражением. Не того хотелось мистеру Принсу. Он ждал, чтобы его преподобие спросил о причине терзающей его сердце печали. Но совершенно независимо от решения доктора ни о чем не спрашивать, покуда юный друг не выскажется сам, несчастная метафора повлекла его преподобие по одной из старых излюбленных тропок, и если б не ожидание исповеди, которую, он знал, предстояло ему принять от мистера Принса, он бы весь вечер мог толковать о северной мифологии. А потому он пресек свою речь и молча потягивал бордо.

Мистер Принс не в силах был более сдерживаться и без введений, без предисловий он рассказал его преподобию все, что произошло между ним и мисс Грилл, ни слова не пропустив из пассажей Боярда, неизгладимо врезавшихся в его память.

Преподобный отец Опимиан:

— Не возьму в толк, в чем же тут огорчаться? Вы влюблены в мисс Грилл. Она готова принять ваше предложение. Чего же вам более по этой части?

Мистер Принс: