Абрашкин Анатолий Русь - арийская колыбель

Европейцы в эпоху Возрождения действительно заново (!) открывали Античность. Что касается отно­шения к природе, то памятники их средневековой ли­тературы демонстрируют полный разрыв с традицией Гомера. Но этого мы совершенно не наблюдаем в рус­ском эпосе! Русские сказки и былины чрезвычайно на­сыщены древнейшими языческими образами. Добрый конь под богатырем, как и ахилловский Ксанф, может разговаривать человеческим голосом, герои, подобно греческим богам, могут перевоплощаться, но только не в людей, а в животных — того же ясного сокола или серого волка, как князь Волх Всеславьич, Боян вещий, соловей старого времени,

если хотел кому песню воспеть, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками.

Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве» — не случайная деталь. Это знак свыше, знамение, пред­вещающее неудачу похода на половцев. Это тот же го­лос богов, который, правда явно, звучит в «Илиаде» и «Одиссее».

В основе сравнения поэта с животными лежит его сопричастность миру природы. В мировой поэ­зии чрезвычайно популярны сопоставления поэта со сладкоголосой птицей (метафора: «поэт-соловей»). Он слагает свои стихи так же, как птицы свои пес­ни; этим может обосновываться его особый статус и приближенность к миру небожителей, управляющих природными стихиями и дарующих ему божествен­ное вдохновение. Древние греки, к примеру, хранили предание, что родителями Гомеру были река Мелет и нимфа Крефеида в Смирне (ныне Измир — город на западном побережье Малой Азии). Страбон сообщает о наличии в Смирне даже культа Гомера! Эти факты гармонируют с тем, что по византийскому образцу в русских церквах, кроме икон, присутствовали еще и изображения «еллинских мудрецов»: Гомера, Пла­тона, Еврипида, наряду с сивиллами (вещими птице-девами!). В росписях Благовещенского собора в Мос­ковском Кремле (галерея была впервые расписана в 1564 году) на склоне свода галереи нарисован Гомер, держащий в руке свиток со словами: «Светило земных воссияет во языцех. Христос ходити начнет странах и съвокупити хотя земная с небесными». Окончание надписи взято из изречения, имеющегося около изоб­ражения Гомера на двери северного портала собора. В новгородских монастырях изображения Гомера включаются уже в самый иконостас, правда, в ниж­ний его ряд, шестой, имеющий сравнительно малую величину и как бы придавленный остальными яруса­ми. И все же «еллин» Гомер здесь удостоился высшей чести, какую ему могла оказать церковь: он входил в общий замысел иконостаса, в его идею, что может сравниться разве только с почитанием певца в Древ­ней Греции.

Первичные представления о поэте как посред­нике между божественным и человеческим мирами восходят к древним ариям, создателям «Вед». В книге Н. П. Гринцера и П. А. Гринцера «Становление лите­ратурной теории в Древней Греции и Индии» под­робно обоснована мысль, что античным грекам в той же степени была близка эта идея. «В греческой архаике, — пишут ее авторы, — так же как в индий­ской, божественное вдохновение — источник зна­ний певца и залог его мастерства; инспирация (здесь, вдохновение. — А А) и умение не противопоставле­ны, но слиты воедино, первое предопределяет вто­рое… У Гомера, как и в «Ригведе», особый статус по­эта обосновывается его близостью к божественному миру, божественным происхождением поэзии как таковой». В «Одиссее» сочинитель однажды прямо уподобляется богу:

… нам приличней вниманье склонить к песнопевцу,

который,

Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.

Отношение к Гомеру как провозвестнику божес­твенного Слова, русские сохраняли даже в условиях полного торжества Православной веры. Присутствие изображения Гомера в иконостасах русских церквей доказывает, насколько глубоко во времена языческой Руси почитали и ценили его сочинения, и вообще его миссию на земле. Мировосприятие Гомера, основан­ное на ощущении истинного единения с миром при­роды, а если шире, то и со всем Космосом, было близко древним русам.

Но этого нельзя сказать о европейцах периода Средних веков. Для них текст Гомера выглядел пере­груженным сравнениями и метафорами. Он никак не вписывался в стиль эпохи. К тому же в Европе не чи­тали по-гречески. В те времена исключительную по­пулярность приобрело совершенно иное сочинение о Троянской войне – «История о разрушении Цэои» Да– рета Фригийского. В «Илиаде», в начале песни о подви­гах Диомеда, говорится:

Был в Илионе Дарес, непорочный священник Гефеста,

Муж и богатый, и славный…

Два сына этого Дарета — Фегес и Идей — напали на Диомеда. Один из них был убит им, а второй обратился в бегство и был, ради его отца, спасен Гефестом. Боль­ше ни Дарет, ни его сыновья Гомером не упоминаются. Вот от лица этого священника и ведется повествова­ние в «Истории».