Абрашкин Анатолий Русь - арийская колыбель

В одной из самых известных наших сказок — «Сказ­ке о Иване-царевиче, жар-птице и о сером волке», — есть очень любопытный эпизод. Иван-царевич не хо­чет отдавать Елену Прекрасную царю Афрону, и тогда серый волк предлагает такой вариант: пусть Иван ос­тавит себе настоящую Елену, а сам он обернется пре­красною королевою и станет мнимою Еленою. Вот ее-то и отведет Иван к царю Афрону. Удивительное дело, но что-то подобное мы уже встречали у древних греков. Поэт Стесихор уверял своих читателей, что в Трое находилась не реальная, живая Елена, а лишь ее призрак. Вполне возможно, что он придумал все это совершенно независимо, но неоспоримо то, что ска­зочный сюжет с представлением Елены сразу в двух воплощениях опять-таки является более архаическим, восходящим к временам тотемизма и веры в оборотничество.

Отдельного упоминания заслуживает и мать Еле­ны — Леда. По мнению В. Н. Демина, в основе имени Леды лежит корень «лед», а сама эта «Ледяная богиня» является далеким прообразом Снегурочки. Нам дан­ная гипотеза представляется, однако, весьма спорной. Как может она выступать в роли прародительницы мира и Матери Вселенной? Лед — это символ смерти и неизменности. Более правильным, на наш взгляд, было бы связывать имя богини с именем общеславян­ской богини Лады. Искажение гласной при заимство­вании — обычное дело, напомним, что англичане пе­реиначили Ладу в леди. Богиня любви и плодородия Лада — идеальный вариант для сопоставления с Ледой, породившей, в свою очередь, другую богиню умираю­щей и воскресающей растительности — Елену. Связь образов Леды и Елены с русской землей станет еще более впечатляющей, если вспомнить, что по одной из версий мифа Елена в подземном царстве стала женой тавроскифа Ахилла.

Вновь и вновь разгадка значений персонажей гре­ческой мифологии обнаруживается в мире русско– славянских образов. Что, к примеру говорят греческие легенды о знаменитом яблоке раздора? Только то, что оно было сорвано в далеком саду Гесперид, находя­щемся где-то на краю света. Но если мы действительно хотим разобраться, что же символизировало оно, то придется заглянуть в русские народные сказки. Ябло­ки сада Гесперид — это молодильные яблоки наших сказок, символ вечной юности и красоты. Вот почему каждой из трех богинь хотелось завладеть таким пло­дом! Хоть они были бессмертными, но остановить вре­мя и оставаться вечно молодыми были не в силах.

С чисто художественной точки зрения поэмы Гоме­ра обладают одной уникальной особенностью, выделя­ющей их из числа других древнеевропейских эпосов: в них присутствуют красочные поэтические описания природы и образные сравнения с отдельными ее явле­ниями. Так, один из дней трояно-ахейского противо­стояния начинается тем, что

Солнце лучами новыми чуть поразило долины,

Вышед из тихокатящихся волн Океана глубоких

В путь свой небесный…

Или вот фрагмент битвы за тело сраженного Сарпедона:

Подобно как мухи,

Роем под кровлей жужжа, вкруг покойников полных

толпятся

Вешней норой, как млеко изобильно струится в сосуды, —

Так ратоборцы вкруг тела толпилися.

И это не единичные примеры, ими буквально пере­полнены обе поэмы. Речи Одиссея «как снежная вьюга, из уст у него устремлялись», Гектор летит в бой «как в полете крушительный камень с утеса», Идоменей не­сется полем «как пламень», трояне идут на сраженье «как ветров неистовых буря».

В средневековых европейских эпосах — «Песнь о Сиде", «Песнь о Роланде», эпос о короле Артуре, Нибе– лунгах, как это ни удивительно, ничего подобного не обнаруживается. Природа упоминается там изредка и то как некоторая незначительная подробность или об­стоятельство-препятствие. Даже в песнях крестоносцев нет и следа от пребывания в чужих краях. Швейцарс­кий историк культуры Якоб Буркхардт (1818-1897) в своей книге «Культура Италии в эпоху Возрождения» отмечает: «Первыми из людей Нового времени ита­льянцы осознали картины природы как нечто в той или иной степени прекрасное и научились получать удовольствие от них». Исследователь подчеркивает, что проследить, как формировалась эта способность итальянцев, чрезвычайно трудно, для этого попросту

не хватает данных. Но произведения средневековой литературы, и в том числе итальянской, обнаружива­ют полный разрыв с древнейшей языческой традици­ей воспевания природы и поклонения ей. О глубоком воздействии ландшафтных образов на человеческую душу европейца можно говорить, по-видимому, начи­ная с Данте (1265-1321). Живший несколько позднее Петрарка (1304-1374) уже ощущает красоту скал и умеет отличать живописное значение ландшафта от его пользы. К этому времени относится и рождение необычного доселе вида наслаждения у итальянцев — пребывание на лоне природы и наслаждение ее кра­сотами.