Адам Смит «О богатстве народов»

Смит руководствовался намерением понять и показать другим, каким образом созидаются нравственные, экономические и правительственные системы, и как, через понимание принципов работы этих систем, люди могут улучшить этические, материальные и политические условия жизни. (Вот уж, казалось бы, роскошный повод поразглагольствовать… Представьте себе, что могут наговорить по данному вопросу современные мыслители — такие, как Герберт Маркузе, Ньют Гингрич, или Эл Франкен.) К счастью, Смит обладал талантом излагать глубокие мысли, не внушая читателю непреодолимую неприязнь. Его секрет, надо полагать, заключался в том, что, будучи убежденным идеалистом, он никогда не пересекал ту тонкую грань, которая разделяет идеализм и склонность к тону прорицающего мечтателя. Слит не претендовал на создание «учебника для общества». Он понимал, и хотел, «чтобы другие тоже поняли: если общество строят невежественные и некомпетентные граждане, им не поможет никакой учебник. «В действительности, — писал он в “Богатстве народов”, — ожидать, что свободная торговля будет полностью восстановлена в Великобритании, также абсурдно, как ожидать, что там будет основана Океания или Утопия».

Эти образы, созданные еще до эпохи Просвещения, и приведенные Смитом в качестве примера абсурда, оказались, как как мы знаем из истории, слишком провидческими… Утопия — это выдуманный в шестнадцатом веке Томасом Мором остров, где люди жили одной коммуной, с общим имуществом; название Утопия — это игра слов: на древнегреческом eutopos означает «хорошее место», а outopos — «несуществующее место». Океания — такая же вымышленная страна, плод фантазии Джеймса Харрингтона, жившего столетием позже, и раздумывавшего над вопросами еще более маловероятной социальной политики, при которой богатым фермерам будет отказано в дотациях на вельское хозяйство и введены строгие ограничения уроков выработки. Одиннадцатое издание Британской энциклопедии называет книгу Харрингтона «безнадежно скучной».

Сочинения же Адама Смита вовсе не безнадежны. В книге третьей «Богатства народов» есть двадцатистраничный пассаж, посвященный законам о зерне, читать который, честно говоря, непростое испытание. Но под конец внимание заскучавшего не на шутку читателя захватывает то, с каким Неожиданным смирением и спокойствием Смит Постулирует свой идеал. Он методически доказал, что британские законы о зерне, а именно запреты на его вывоз, были грубейшей ошибкой и несправедливостью (и я имею полное право подтвердить это — потому что семьюдесятью годами позже последствия этих законов заставили мою голодающую семью эмигрировать из Роскоммона). И после этого Смит не продолжает свою речь гневными обвинениями, как можно было бы ожидать от человека, доказавшего свою правоту. Вместо этого, он приходит к спокойному заключению: «Мы могли бы сказать о них то же, что было сказано о законах Солона, — что возможно, они не самые лучшие, но они лучшие из того, что интересы, предрассудки и нравы этого времени были способны принять».

Не будь этого смирения, чтение философского проекта Адама Смита было бы таким же мрачным предприятием, как жизнь в реалиях философского проекта Ким Джонг Ила — Северной Корее. Здравый подход Смита простирался на все его идеалы и идеи, на отношение к другим и к самому себе. В одном из своих ранних эссе, «История астрономии», Смит писал, что он «пытается представить все философские учения как плоды работы творческого воображения, стремящегося привести к единству разрозненные и беспорядочные явления природы». Он критиковал себя за то, что слишком во многом соглашается с физикой сэра Исаака Ньютона, «используя язык, выражающий ее [физики] связующие принципы… как если бы они были реальными взаимосвязями, которыми пользуется сама Природа, чтобы привести в соответствие различные свои движения». Чтобы по-настоящему осознать, насколько Смит был прав, человечеству пришлось ждать прихода Эйншейна.