Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

Эмоциональная энергия ереванских митингов 1988–1989 гг. продолжала множиться перед лицом неожиданной неуступчивости Москвы и нарастающего чувства общенациональной опасности, что вызывало невероятно острое ощущение национального единства и сплоченности. Именно это чувство сегодня вспоминается с ностальгией всеми участниками событий и нередко, по их признанию, даже искупает невзгоды блокады, которую ереванцам пришлось испытать в последующие годы. Необходимость участвовать и разделять бурлящие эмоции стала почти неодолимой[237]

. Приведу лишь два маленьких эпизода из удивительного дневника, который в те дни вел ереванский антрополог Левон Абрамян.[238]

Вначале традиционная шутка, переиначенная в соответствии с новыми политическими реалиями: родители спрашивают у сына, почему он все время проводит на митингах и не желает, наконец, жениться? «Я же должен жениться на армянке, правда? Но теперь все армяне – одна семья, так как же мне жениться на своей сестре

?» Второй эпизод относится к категории городской легенды. На одном из первых митингов на Оперной площади в Ереване на платформу поднялся невысокий лысеющий мужчина властной наружности в дорогом костюме того покроя, который выдавал в нем одного из «крестных отцов» уголовного мира. Скромно дождавшись своей очереди к микрофону, он сказал: «Уважаемый армянский народ!

(Это вступительное обращение заменило тогда советское «товарищи».) В отличие от остальных выступающих, я не буду произносить речей и даже не представлюсь. Кому надо, и так меня знают, а остальным в этом нет нужды. Я только хочу сказать, что если в столь священный для нашей нации, момент на этой, площади, пропадет хотя бы один бумажник или, в городе будет обкрадена хоть одна квартира, тем, кто пойдет на такое святотатство, надо помнить, какие у нас длинные руки, и, мы их достанем где бы то ни, было». Говорят, в последующие недели ереванская милиция имела дело с одними дорожно-транспортными происшествиями.

Последний эпизод показывает также вхождение субпролетариев в новую публичную политику. Разумеется, не все насилие следует приписывать субпролетарскому габитусу: неприязнь интеллектуалов к этому отсталому неклассу обычно выражается в преувеличении его криминальных наклонностей. Тем не менее, вне всякого сомнения, субпролетарии, особенно молодые мужчины, в основном замечались в первых рядах склонных к применению силы толп, причем как в ходе националистической мобилизации в Армении, так, вероятно, даже в большей степени в Азербайджане. Иногда они преднамеренно насильственно изменяли характер мероприятий, возглавляемых городскими интеллектуалами, тем самым перехватывая лидерство.