Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал

Те, кто позади стоял, тянулись, чтобы хотя бы ногтями вцепиться, зубами, но дотянуться. Там дальше пограничники прибыли, я с ними на этой дороге уже встречался, знали они меня, банду побил, что беженцев грабила, вот и попытался утечь. Ага, наивный, быстро отловили, уйдешь от них, как же. В общем, опросили и отпустили. Я неплохой фотограф и «лейка» была со мной, я ее не сдал. Сейчас поймете почему. Прямо там я фотографировал это побоище. Чтобы в кадр попали дым над лесом от сбитого истребителя или горящий ЗиС с лежавшими рядом с ними героями. Я снимал горе людей, искреннее и непритворное. Если кто из Политуправления меня слушает, я прошу принять у меня фотоаппарат, вернуть его хозяевам, забрать снимки и сделать выставку, показывая зверство нацистов. Все, что я описал, на них есть. Я позже еще снимки делал, в планшете были запасные пленки, там очень много чего, пусть жители столицы и их гости увидят весь тот ужас, что творился на дороге. Это память, та самая память, которую терять нельзя. После этой истории, через пару дней мне встретилась колонна телег с ранеными. Я им играл, старался помочь, и был там молоденький младший политрук. Он все неверяще бормотал одни и те же слова. Он только недавно попал на фронт и сразу повел своих бойцов брататься с немцами. Он не понимал, почему удивленные их появлением немцы не бросились к ним с объятиями и сразу открыли огонь. Горько было его слушать, особенно после того, что я слышал ранее от немецкого летчика. Война какой уже месяц идет, а такие политруки до сих пор немцев братьями считают. Они враги, хуже врагов. Пользуясь возможностью, я продекламирую стихи как раз на эту тему:

Если дорог тебе твой дом,Где ты русским выкормлен был,Под бревенчатым потолком,Где ты, в люльке качаясь, плыл;

<…>Если мать тебе дорога —Тебя выкормившая грудь,Где давно уже нет молока,Только можно щекой прильнуть;Если вынести нету сил,

Чтоб немец, к ней постоем став,По щекам морщинистым бил,Косы на руку намотав…Так хотел он, его вина, —Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,А его пусть будет вдовой.Пусть исплачется не твоя,А его родившая мать,Не твоя, а его семьяПонапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!Так убей же его скорей!Сколько раз увидишь его,Столько раз его и убей![1]

Замерев, я вздохнул и, на миг осмотревшись, продолжил. Диктор сидел напротив меня молча, оцепенев, две блестящие дорожки были на его щеках. Я не видел ранее ни у кого столько горя в глазах, как у него, тот впитывал все, что я говорил. Такими же глазами на меня смотрели и остальные, кто был в студии или рядом, кого я смог рассмотреть. Мой рассказ не просто тронул их души, ранил, убивал их.

– Теперь, когда вы представили, что собой представляют немцы, не стоит видеть в них людей. Я не говорю про обычных пехотинцев, там вполне могут служить честные и простые парни, которым это все тоже не нравится, но правительство их… Я даже сказать не могу, как они мне не симпатичны. Теперь вернемся к моему рассказу. Я уже сообщал, что убил девять немцев. Опишу, как это было. Впервые они нам встретились, когда мы недалеко уехали от деревни и стояли лагерем, ночевали. Сам я на тот момент был у родника. За водой подошел, а когда возвращался, увидел их. Три немца, рядом на дороге мотоцикл с пулеметом. Как мне потом рассказал дед, было три мотоцикла, разведка, наверное, два дальше проехали, а эти остановились. Обыскивали телегу. У деда берданку его отобрали. У меня был наган, я подкрался, благо ельник густой и позволил это сделать, и с восьми метров открыл огонь. Немцы ну очень шустрые были, при первом же выстреле сразу в разные стороны попрыгали, чтобы открыть ответный огонь. Опытные, это сразу видно. В общем, я с перепуга все патроны выпустил, но, к счастью, в цель, так что живых не было, добивать не пришлось.