Адмирал Ушаков

— Что у тебя в министерстве? Важное дело?

— Важное, дядюшка, зело важное… — Федор Иванович помедлил немного и продолжал, оживившись: — В министерстве новость про вас слышал, сказывали, будто государь рескрипт подписал — дана вам, дядюшка, полная отставка.

Поджав губы, Ушаков покивал головой:

— Коли так — хорошо. Давно жду.

Он старался выглядеть перед племянником спокойным, даже беспечным: пусть думает, что рад государевому решению.

Вошел Федор-слуга, потоптался перед хозяином, желая о чем-то спросить, но, так и не спросив, принялся накрывать стол.

— Александр Петрович приходил? — поинтересовался Ушаков.

— Не был. Как утром ушел, не появлялся более. Сказывал, будто в министерстве дела у него…

Ушаков снова обратился к племяннику:

— А у тебя что за дела в министерстве? Так мне и не сказал.

— Видите ли, дядюшка, — заколебался с ответом Федор Иванович, — слух прошел, будто в Средиземное море к Сенявину подкрепление посылают — то ли фрегат, то ли два фрегата.

— За стол садитесь, — бесцеремонно вмешался Федор, — за столом и поговорите. А то у гостя нашего, наверное, с утра росинки во рту не было.

Некоторое время ели молча. Но вот Ушаков, вспомнив о прерванном разговоре, положил вилку и обратился к племяннику:

— Итак, готовится к отправке фрегат. Что дальше?

Федор Иванович сразу перестал есть, заговорил просяще:

— Дядюшка, замолвите за меня слово. Надоело тут, хочу на тот фрегат, хочу к Сенявину плыть, а без протекции кто возьмет? Вся надежда на вас, дядюшка, — закончил он с мольбою в голосе.

Ушаков сердито кашлянул, насупился. Не понравилась ему просьба племянника.

Эскадра, куда желал попасть Федор Иванович, была послана в Средиземное море осенью 1805 года для принятия Ионических островов, в свое время отвоеванных Ушаковым от французов, под «особое покровительство» российского императора. Ушаков думал, что эскадру поручат ему — очень хотелось, но Чичагов, к которому он обратился, недвусмысленно дал понять, что об этом не стоит даже разговаривать.

— Вы нужны здесь, — сказал он ему, — лучше порекомендуйте вместо себя кого-нибудь другого.

— Ну… ежели для сего дела я уже не гожусь, — помедлив, промолвил Ушаков, — то советую обратить внимание на Дмитрия Николаевича Сенявина. Знатный флотоводец.

Чичагов удивился. Он никак не ожидал такой рекомендации.

— Мне рассказывали, что вы находились с ним в великой ссоре, он был на стороне ваших врагов.

— Сие не меняет моего к нему отношения, — нахмурился Ушаков: ему было неприятно вспоминать прошлое.

Сенявина Ушаков знал еще с русско-турецкой войны, когда тот служил под его началом. Он очень ценил его смелость, находчивость, широту ума, прочил ему большое будущее. Сенявин на любовь отвечал любовью, называл Ушакова своим учителем, учился у него искусству флотоводческого дела. Но потом в их отношения вмешались недоброжелатели Ушакова, в первую очередь граф Войнович и Мордвинов. Поверив наговорам этих людей, молодой офицер охладел к своему учителю и командиру, хуже того, стал ему дерзить, а однажды даже отказался выполнить одно из его распоряжений. Потемкин, узнав о случившемся, вынужден был посадить Сенявина под арест. Нарушителя воинской дисциплины хотели судить, но за него заступился сам же Ушаков, простивший ему дерзостные выходки. Дружба между ними возобновилась и более не нарушалась. Они вместе участвовали в Средиземноморском походе в 1798–1800 годах. После этого похода Сенявин некоторое время служил начальником Херсонского порта, а затем в чине контр-адмирала получил назначение в Ревель на должность командующего тамошней эскадрой.

Кандидатура Сенявина в предводители экспедиционной эскадры, предложенная Ушаковым, была утверждена самим императором и вскоре, уже в звании вице-адмирала, Сенявин вышел в море. Провожая его в дальнее плавание, Ушаков не сдержал слез. Он провожал с ним свои последние надежды вернуться в «большой флот». Именно в те самые минуты утвердилось в нем решение уйти в отставку.

…Молчание, воцарившееся за столом, длилось несколько минут. Федор Иванович, не дождавшись ответа, повторил свою просьбу. Ушаков отрицательно покачал головой.

— Но почему же, дядюшка? Для вас это нетрудно. Одно ваше слово — и все будет хорошо.

— Разве не знаешь, что я всегда был против протежирования? Протекция — беда наша. Если бы не протекции, — продолжал он медленно, с трудом подбирая нужные слова, — всякого рода бездарностям, ничтожествам не было бы ходу в верхи. А они ныне всем флотом верховодят. Настоящим адмиралам у кормила ни одного места не оставлено, все места по протекциям заняты. Да и какой из меня покровитель? — добавил он, угрюмо покачав головой. — В министерстве и Адмиралтействе со мною почти не считаются. Сам знаешь, меня самого… — Ушаков не договорил, шумно подвигал стулом и снова принялся за еду. Нелегко достался ему этот разговор.

— Прости, дядюшка, — сказал Федор Иванович.

Больше к этому разговору они не возвращались. Пообедав, Федор Иванович уехал в Кронштадт, а Ушаков прилег отдохнуть. Он чувствовал себя усталым, опустошенным.

* * *