Адвокат амазонки

– Меня сотню раз спрашивали, почему я полюбил Веронику, – говорил он, глядя на лица присяжных. – Вряд ли мой ответ звучал для окружающих убедительно. Но разве можно сказать, за что мы любим? Я любил ее, и все. Мне она нравилась такой, как есть, бледной, страдающей, ужасно одинокой. Не знаю, быть может, это началось с жалости, с элементарного сострадания, в которое никто не хочет верить. Я видел, как ее предал любимый человек. Как потихоньку оставили друзья или те, кто называл себя таковыми. Люди стали избегать ее, словно рак вдруг стал заразным. Мне было больно смотреть на то, как каждый день она ждет визитов, проверяет телефон, не испорчен ли он. Она старалась казаться такой сильной, но я видел, как ей тяжело. Я не навязывал ей своего общества. Просто находился с ней рядом.

– Ваши отношения развивались после того, как ее выписали из больницы? – спрашивала Дубровская.

– Да. Конечно, – кивал головой он. – Вы мне не поверите, но Вероника не хотела выписываться из диспансера. Во всяком случае, у нас в больнице все было определено: подъем, часы обхода, выполнение процедур. Рядом врачи и медсестры, живые люди, такие же страдающие, как она. Но что ее ждало дома? Пустая квартира и немой телефон. Песецкая и не подозревала, что после операции ей придется забыть о прежней жизни, которая некогда била ключом. Она стала быстро уставать, чувствовала себя изможденной. Она попробовала вернуться на работу, но соседство с длинноногими моделями – не самое лучшее средство психотерапии. Вероника нервничала, потому что поняла, что в борьбе с раком не все решает сила характера. Многое зависит от любви близких и поддержки, а она всего этого была лишена. Непомнящий, человек, который во многом инициировал расследование ее смерти, в период ее болезни не был столь энергичен. Он просто предал ее. Концом их отношений стал ужасный случай, который мне не забыть никогда...

Он прикрыл глаза и покачал головой. Воспоминания причиняли ему боль.

– Расскажите, пожалуйста, – попросила Дубровская. Она знала, о чем пойдет речь, из его тетради.

– Это было дефиле, посвященное приезду к нам одной заграничной знаменитости. Показывали коллекцию вечерних платьев, и все дамы в зале были сногсшибательны. Я и сейчас, закрыв глаза, могу представить вокруг себя обнаженные плечи и спины, многоцветье шелка, бархата и тафты. Запах пудры и духов, непринужденный смех, светские улыбки. Вероника была среди них. Бог знает, чего это ей стоило, но в тот вечер она выглядела прекрасно. Правда, была немного бледна, но сейчас это в моде, как ни жаль. Я видел ее несколькими часами раньше, когда она лежала в постели с мокрым полотенцем на лбу, страдая от приступов рвоты, которые одолевали ее с самого начала курса химиотерапии. «Тебе не стоит идти, – говорил я. – Это неразумно. Послушай меня. Все-таки я – врач». – «Не слушай его, дорогая, – шипел ей на ухо Непомнящий. – Он просто жуткий перестраховщик, как все эти коновалы. Представляешь, что значит этот показ для твоей карьеры?»

В то время мы оба существовали в жизни этой женщины, не желая уступать друг другу. Только я находился рядом всегда, когда ее скручивали приступы рвоты: держал ее голову, сидел на полу в ванной комнате, когда она пыталась отдышаться, подавал ей стакан воды и полотенце. Непомнящий появлялся изредка, как в тот ужасный вечер, но он был ослепителен: смокинг, бабочка, напомаженные волосы. Сейчас ему не терпелось оказаться в самой гуще событий, рядом с итальянским кутюрье, которого он надеялся зазвать в свой ресторан. Ради этого он явился в тот вечер к Веронике и терпеливо ждал, пока она наложит румяна на бледное лицо, подколет пышные пряди к своей редеющей шевелюре. Он был даже предупредителен, что не замечалось за ним уже давно. Еще бы! Вероника была ключиком, который должен был раскрыть перед ним заветную дверцу.

Песецкая настояла, чтобы я пошел с ними, несмотря на бурные протесты Непомнящего. Его аргументы казались ему тогда железными, ведь у меня не было ни пиджака, ни галстука. Кроме того, по его мнению, я был чужим в мире богемы. Но Вероника поставила ультиматум: без меня – ни шагу, и он вынужден был сдаться.