Афанасий Фет

В Риме постоянным спутником Фета стал Некрасов, живший там с Панаевой и усердно работавший. В своих воспоминаниях Фет лишь мельком упоминает об общении с ним в Риме, однако очевидно, что в это время два поэта тесно сблизились и много времени проводили вместе. Более того, Фет приехал в Рим по настоятельным просьбам Некрасова. «Скажи это Фету, которого я целую, обнимаю и жажду видеть. Я его письмецо в Венецию получил. Если ему нечего делать в Париже, пусть едет к нам — нечего и говорить, что мы будем ему рады не менее, чем он нам», — писал Некрасов Тургеневу 21 сентября (3 октября) 1856 года. Они гуляли, охотились. «Погода здесь, как у нас в сухую и ясную осень; бывают дни чисто летние. Мы с Фетом отправились было на охоту, но попали неудачно — вылет вальдшнепов был самый ничтожный, нашли все четырёх — убили одного. Оно и хорошо, а то бы я разлакомился. Нет, уж лучше подожду. Природа около Рима гадость (мы доезжали до самого моря)», — сообщал Некрасов тому же адресату 25 ноября (7 декабря). Приятели обсуждали общих знакомых: «Если б ты знал, как мы с Фетом ждём тебя! У нас только и речи, что о тебе». 6(18) декабря Некрасов поделился с Тургеневым искренним сожалением: «Фет тебе кланяется; он сегодня у меня обедает. Жаль, он хочет уехать 18 января…»^{310}

Читали друг другу стихи. Некрасов — поэму «Несчастные» («Он мою вещь очень хвалит…»^{311}), Фет — новые лирические произведения, от которых Некрасов приходил в восторг.

На закуску, — писал Некрасов Тургеневу 25 ноября (7 декабря) 1856 года, — вот тебе прелестнейшее стихотворение Фета, какими и он не часто обмолвливается.

У КАМИНА

Тускнеют угли. В полумраке Прозрачно вьётся огонёк,

Так плещет на багровом маке Крылом лазурным мотылёк.Видений пёстрых вереница Влечёт, усталый теша взгляд,

И неразгаданные лица Из пепла серого глядят.Встают ласкательно и дружно Былое счастье и печаль,И лжёт душа, что ей не нужно Всего, чего глубоко жаль^{312}

.

Насколько похвалы Фета были искренни? Поэзия Некрасова всегда была ему глубоко чужда, в своих публичных высказываниях он характеризовал её резко отрицательно, не признавая даже того «узкого», «ограниченного» значения, какое в ней видел его единомышленник Дружинин. Вряд ли между ними велись разговоры на общественные и философские темы — и Некрасов старался их избегать, и Фет, скорее всего, невысоко оценивал интеллектуальные способности собеседника. Но у них были другие, более «лёгкие» предметы для обсуждения: охота, дорожные впечатления, общие знакомые, женщины. Если говорили о поэзии, то, скорее всего, обсуждали тексты друг друга как профессионалы, а не как «вожди» противоборствующих направлений, тем более что торжество «некрасовского» направления не вызывало сомнений.

Именно в то время, когда приятели находились в Риме, до них дошли вести об ошеломляющем успехе сборника Некрасова, вышедшего в тот же год, что и третья книга Фета; современники, сопоставляя эти два события, признали безоговорочную и в общем заслуженную победу Некрасова. «Стихотворения Некрасова шибко идут, и в это короткое время книгопродавцы взяли у издателя до 1400 экземпляров. Не было примера со времени Пушкина, чтоб книжка стихотворений так сильно покупалась. Бедный Фет далеко отстал»^{313}, — писал Тургеневу 10 ноября 1856 года Боткин, «болевший» скорее за Фета, чем за Некрасова. Никакой успех у публики не мог заставить Фета признать художественную и историческую правоту Некрасова, но известия о нём, конечно, настроение не улучшали.

В целом жизнь в Риме была невесёлая. Но настоящее потрясение случилось, когда брат и сестра уже подумывали о возвращении. 9 декабря 1856 года Александр II издал указ, согласно которому право на потомственное дворянство давал уже чин VI класса — на военной службе полковничий, независимо от рода и вида войск. Это значило, что получение Фетом вожделенного дворянского звания отодвигалось ещё на три ступени, становясь не то чтобы совсем недосягаемым, но требовавшим теперь усилий, которых даже такая заветная цель не стоила. Новый удар судьбы привёл Фета в замешательство. Похожие чувства испытывала и сестра, которая никак не могла оправиться от сердечной раны. Оба ощутили себя инвалидами, не имеющими надежды на будущее: «Несмотря на сравнительно молодые лета, мы как-то чувствовали с сестрою, что песенки наши спеты. В 36 лет в чине поручика гвардии я не мог рассчитывать на блестящую служебную карьеру. Точно так же, зная образ мыслей сестры, я не мог ожидать, чтобы она скоро оправилась от испытанного потрясения»^{314}.