Афанасий Фет

Вне конкуренции для Фета древнегреческое искусство: «Дискобол», «Вепрь», статуя Демосфена поражают его верностью природе и одновременно идеалу красоты и гармонии. Венера Милосская вдохновляет на восторженное описание на нескольких страницах: «Из одежд, спустившихся до бёдер прелестнейшим изгибом, выцветает нежно, молодой, холодной кожей сдержанное тело богини. <…> А эта, несколько приподнятая, полуоборотом, влево смотрящая голова? Вблизи, снизу вверх, кажется, будто несколько закинутые, слегка вьющиеся волосы собраны торопливо в узел. Но отойдите несколько по галерее, чтобы можно было видеть пробор, и убедитесь, что его расчёсывали Грации. Только они умеют так скромно кокетничать. О красоте лица говорить нечего. <…> Ни на чём глаз не отыщет тени преднамеренности; всё, что вам невольно поёт мрамор, говорит богиня, а не художник. Только такое искусство чисто и свято, всё остальное его профанация»^{303}. Из этого описания как бы вырастает антологическое стихотворение «Венера Милосская»:

И целомудренно и смело,До чресл сияя наготой,

Цветёт божественное телоНеувядающей красой.Под этой сенью прихотливой

Слегка приподнятых волосКак много неги горделивойВ небесном лике разлилось.

Так, вся дыша пафосской страстью,Вся млея пеною морскойИ всепобедной вея властью,

Ты смотришь в вечность пред собой.

В отличие от «Дианы» здесь описана не статуя в естественном окружении, а музейный экспонат. Тем более поражает, как Фету удаётся передать ощущение её «жизни», показать её как воплощение природного совершенства. Смело говоря, что её тело «цветёт» и «не увядает», автор заставляет читателя увидеть, что Венера не просто стоит и покоится, но «дышит страстью», «млеет». Статуя смотрит не на зрителя, а «в вечность», и не столько «принадлежит» ей, сколько «создаёт» её. Если Диана пробуждает мечту о воскресшем Риме и его богах, то Венера не нуждается в воскресении, потому что не умирала. Статуя Дианы сделана так искусно, что заставляет забыть, что она высечена из мёртвого камня; здесь же сам камень жив и будет жить вечно.

Хранящиеся в Лувре подлинные ценности в фетовских очерках становятся антитезой ценностям ложным, проповедником и высшим воплощением которых является шумящая вокруг парижская жизнь: «Знатоки ценят безрукую статую в пять мильонов франков, но эта сумма ничего не говорит. Пожалуй, цените её хоть в грош, и грошей и мильонов на свете много, а Венера Милосская одна и во веки веков не может быть повторена ни за все сокровища мира»^{304}.

Одной из важнейших целей посещения Фетом Франции была встреча с Тургеневым, проживавшим в Куртавнеле в замке семьи Виардо и периодически наезжавшим в Париж. К нему на улицу Аркады Фет отправился сразу по приезде и, к своему облегчению, застал приятеля «за рабочим столом» в квартире, напоминавшей его собственный парижский приют: «тот же небольшой салон с камином и часами перед зеркалом и маленькая спальня»^{305}. Тургенев был рад увидеть своего «протеже», составил ему компанию в нескольких развлечениях, в частности в походе в театр «Водевиль» на «Даму с камелиями»; познакомил с маркизом Делаво, большим любителем русской литературы, ставшим для Фета очень полезным гидом по Парижу. Посетил Фет и Куртавнель, где после некоторых анекдотических происшествий наконец смог пообщаться с Тургеневым (тот забыл о своём приглашении и уехал по делам; его петербургскому приятелю пришлось провести два дня незваным гостем у незнакомых ему до того момента супругов Виардо). Он оценил своеобразное обаяние знаменитой певицы, одобрил устройство замка, а положение Тургенева в чужой семье показалось ему жалким.