Афанасий Фет

В доме Боткиных Фет был принят сердечно — сказалось влияние Василия Петровича. С мнением Василия в семье было принято считаться — именно благодаря ему братья Боткины получили образование. К тому же знакомство с известным поэтом льстило младшему, культурному поколению семьи. Его пригласили запросто бывать в доме, приходить обедать. Отправлявшийся сразу после Пасхи за границу Василий Петрович настойчиво советовал другу проводить побольше времени на Маросейке, и он решил воспользоваться этим советом. Он стал часто посещать дом, похожий, по его воспоминаниям, на «большой комод, вмещающий отдельные закоулки и ящички». Чаще всего он бывал у Марии Петровны, проживавшей в трёх комнатах на антресолях, главной достопримечательностью которых был рояль. У неё «собирались в известные дни знакомые ей девицы, большею частью миловидные», заглядывали младшие братья и «близко знакомая в доме молодёжь»^{329}

.

Дальнейшая история, как она рассказана в мемуарах Фета, выглядит просто и естественно — одинокие сердца неудержимо потянулись друг к другу: «Чем более по временам я встречал сторонних гостей в доме Боткиных, тем уединённее, т. е. свободнее оказывались поневоле наши беседы с девицей Боткиной. Несмотря на то, что во внешнем нашем положении не было ни малейшего сходства, наше внутреннее заключало в себе много невольно сближающего». Чем больше они узнавали друг о друге, тем ближе становились и тем ярче разгоралось взаимное чувство: «Исключительное и сиротливое положение девушки вполне соответствовало моему собственному. И мои сёстры, и братья, за исключением бедной Нади, были пристроены и стояли на твёрдой почве, тогда как под моими ногами почва всё ещё сильно колебалась, и в самое последнее время жизненный челнок мой, нашедший было скромный приют у родимого Новосельского берега, снова был от него отторгнут болезнью сестры. Однажды, когда мы с Марьей Петровной взапуски жаловались на тяжесть нравственного одиночества, мне показалось, что предложение моё прекратить это одиночество не будет отвергнуто»^{330}

.

Так оно и вышло: «Между тем в доме Боткиных я узнал, что Марья Петровна на днях уезжает за границу, сопровождая больную замужнюю сестру, которую московские доктора отправляли на воды. По всем обстоятельствам дальнейшее колебание становилось невозможным. И однажды, когда мы, ходя по маросейской зале, ввиду ощущаемой возможности избавиться от нравственной бесприютности и одиночества, невольно стали на них жаловаться, — я решился спросить, нельзя ли нам помочь друг другу, вступая в союз, способный вполне вознаградить человека за все стороннее безучастие. Хотя такой прямой вопрос и ставил Марью Петровну, за отсутствием Василия Петровича, в очевидное затруднение, тем не менее она безотлагательно приняла моё предложение… не объявляя никому ничего в доме, мы дали друг другу слово и порешили отложить свадьбу до сентября, т. е. до возвращения невесты из-за границы»^{331}

.

В действительности дело обстояло сложнее. Мария Петровна была комично некрасива, к чему прибавлялся ещё дефект дикции (она, по воспоминаниям свояченицы Льва Толстого Т. А. Кузминской, называла мужа «говубчик Фет»). Не похоже, чтобы она была сильно развитой и образованной. По всем этим критериям она, судя по всему, безнадёжно уступала не только Марии Лазич, но и едва ли не всем «знакомым ей миловидным девицам». Любовь, конечно, иррациональное чувство; но внешний облик Марии Петровны и её простоватый внутренний мир (позднее, 28 сентября 1857 года в письме брату она будет описывать успех своего мужа в обществе такими словами: «И Фет произвёл эффект, и севастопольский герой Белкин был на этом вечере, так же как и его жена, которая была ужасно не авантажна, как своим туалетом, так и наружностью»^{332}

) заставляют подозревать, что Фет, делая ей предложение, руководствовался чисто меркантильным интересом.

Однако невеста вовсе не была богата. Пётр Кононович Боткин, передав фирму четверым сыновьям, выделил остальным детям небольшой капитал; Мария Петровна по какой-то причине получила больше остальных — не 20, а 35 тысяч рублей. Но распоряжаться всем капиталом она не могла, а получала лишь проценты с него, то есть примерно две — две с половиной тысячи рублей в год. Поэтому говорить о том, что Фет «женился на деньгах», не приходится. Было ещё одно обстоятельство, которое осложняло ситуацию: Мария Петровна не была девицей (о какой-то драматической любовной связи, случившейся в 1854–1855 годах, имеются только косвенные упоминания) и, вероятно, призналась в этом в ответ на предложение руки и сердца. Василий Петрович писал брату Дмитрию 28 июня (10 июля), что «открытие Маши также подействовало на него (Фета. — М. М.)»^{333}.