Читаем Афанасий Фет полностью

Поэтичность чувств, которые испытывает лирический герой, вовсе не свидетельствует о том, что они были такими на самом деле, хотя и не значит, что автор обманывает читателя. Он не лжёт и тогда, когда в стихах восхищается красотой женщины, в жизни смешной дурнушки, как в стихотворении «Anruf an die gcliebte[26] (Бетховена)», написанном незадолго до отъезда Марии Петровны за границу:

Пойми хоть раз тоскливое признанье,Хоть раз услышь души молящей стон,
Я пред тобой, прекрасное созданье,Безвестных сил дыханьем окрылён.Я образ твой ловлю перед рахтукой,Я полон им, и млею и дрожу, —
И без тебя, томясь предсмертной мукой,Своей тоской, как счастьем, дорожу.Её пою, во прах упасть готовый,
Ты предо мной стоишь, как божество —И я блажен; я в каждой муке новойТвоей красы провижу торжество.

В жизни невеста может быть некрасивой, но в поэзии Фета она должна быть отмечена красотой, иначе просто не имеет права быть запечатлённой. В жизни важно было «содержание», в искусстве — «форма».

Если в стихах дело обстояло пусть и не совсем безоблачно, но красиво, то в реальности было немало поводов для тревог и сомнений. Поэт не мог скрыть от самого себя серьёзную социально-экономическую дистанцию между собой, скромным почти отставным поручиком без карьерных и, следовательно, материальных перспектив, получившим по милости братьев и сестёр маленький капитал, и купеческой дочкой, привыкшей к очень высоким, как сейчас выражаются, стандартам жизни, которые их совокупные капиталы обеспечить не могли. В письме Василию Боткину от 16 мая он спрашивает: «…Может ли Марья Петровна в угоду человеку близкому вжиться в положение, в которое судьбе может быть угодно её поставить?» Наверняка и у самой невесты перед её отъездом за границу Фет спрашивал о том же. Тому же Василию Петровичу он писал 14 июня: «Я ей старался объяснить всю перемену её положения и обязанностей. И мне кажется, она благодушно это приняла»{341}.

Однако сомнения в способности Марии легко принять новый скромный образ жизни оставались. Один из братьев Боткиных, Иван, узнав от Фета о найме квартиры в Замоскворечье, усомнился, что сестре будет приятно жить в таком нефешенебельном месте. И Фет в письме от 18–19 июня старался убедить невесту, что нанятая квартира вовсе не так плоха и район вовсе не такой отдалённый и захолустный: «Пожалуйста, не сердись, что я нанял за Москвой-рекой, — не увлекайся нелепыми предрассудками: у тебя будет прелестная карета, и ты можешь в 10 минут быть, где вздумаешь»{342}.

При этом он всё время отстаивает (вроде бы вызывая её сочувствие) необходимость жить «по средствам». Так, 8 июня 1857 года он пишет: «Не воображай себе, что я тебя засадил в грязную конуру, но платить 200 или 300 руб. лишних за одно слово — по-моему, напрасно». Известие о планах невесты приводит Фета почти в отчаяние: «…До меня дошли слухи, что Вы собираетесь после нашей свадьбы ехать зимовать в Италии. Ах, уж эта мне Италия! Это, мой ангел, милый и добрый, решительно невозможно. Во-первых, уже потому, что денег нет. Если б были доходы под руками, то кто ж бы мне велел брать на обзаведение из капитала. Теперь лето: всё сделается своевременно, а через 4 месяца мы будем в Москве об эту пору сидеть за самоваром, и Вы будете мне чай наливать»{343}. Так конкретизировался скромный идеал семейной жизни, который Фет намеревался воплотить в браке с Марией Петровной: муж любит жену, старается, чтобы у неё было всё самое лучшее, но при этом непременно оставаясь в рамках их «средств»; жена не меньше мужа заботится о их общих делах и стремится к экономии, а не мотовству. Только так семейное счастье будет поставлено на прочное основание.

Видимо, в ответных письмах (которые до нас не дошли) Мария сумела рассеять сомнения Фета и внушить ему настоящее доверие, веру не в свою «пылкую страсть», а в то, что она искренне разделяет его идеал семейной жизни и готова строить их отношения согласно этому идеалу. И 16–17 июля Фет пишет ей письмо, начинающееся со слов «Читай про себя». Сообщив о решении оставить Надю в лечебнице до зимы и отправиться за границу для встречи с невестой, поэт продолжает:

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Чикатило. Явление зверя
Чикатило. Явление зверя

В середине 1980-х годов в Новочеркасске и его окрестностях происходит череда жутких убийств. Местная милиция бессильна. Они ищут опасного преступника, рецидивиста, но никто не хочет даже думать, что убийцей может быть самый обычный человек, их сосед. Удивительная способность к мимикрии делала Чикатило неотличимым от миллионов советских граждан. Он жил в обществе и удовлетворял свои изуверские сексуальные фантазии, уничтожая самое дорогое, что есть у этого общества, детей.Эта книга — история двойной жизни самого известного маньяка Советского Союза Андрея Чикатило и расследование его преступлений, которые легли в основу эксклюзивного сериала «Чикатило» в мультимедийном сервисе Okko.

Алексей Андреевич Гравицкий , Сергей Юрьевич Волков

Триллер / Биографии и Мемуары / Истории из жизни / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное